— Конечно же, Эмма, разве может быть другая причина?

В шесть часов ровно я вышел из кабинета, украдкой оглянулся,но коридор пуст, только на самом конце все так же покачивается над полированнымдеревом стойки изящная башня из блестящих черных волос.

Когда я проходил мимо, Эмма вскинула голову, улыбнулась вовесь рот.

— А, мой поклонник… Евгений Валентинович, вы ведь мойпоклонник?

— Ну еще бы, — ответил я поспешно. —Попробовал бы я им не быть! Надеюсь, я не единственный?

— Но самый молодой, — заявила онабезапелляционно, — так что я на вас глаз положила. А сейчас, если хотите,можете заглянуть к Глебу Модестовичу. Он так и сказал: «Если у него будетжелание…»

Я задумался над такой странной формулой приглашения, обогнулее стойку и постучал в дверь. С той стороны донесся голос Глеба Модестовича:

— Открыто.

Я вошел, он возился у окна с зацепившейся шторой. Лохматыеволосы стоят дыбом, как у клоуна, на макушке ярко отсвечивает розовая лысина.

— Проблемы? — спросил он, не оглядываясь.

— Да не совсем, — ответил я стеснительно. —Просто пока чувствую себя не в своей тарелке. Никогда не думал, что будуработать в благотворительной организации.

Он обернулся, посмотрел искоса.

— Да? А мне казалось, что именно у нас вам и место.Ваши работы в обычном мире абсолютно неприменимы на практике, не так ли?

— А здесь?

— А случай с Черкизовским рынком? — ответил онвопросом на вопрос.

Я пожал плечами.

— Считаю это частностью. Вообще-то мои работы касаютсяобщемировых процессов.

Он скупо улыбнулся, сел за стол.

— Спешите домой?

— Вообще-то нет.

— Тогда кофейку? — предложил он. Я кивнул, онсказал по связи: — Люся, два кофе и что-нить к нему.

— Если не затруднит, — сказал я на всякий случай.

— Нисколько, — заверил он. — А насчет работы…дайте время. Я имею в виду, себе. Главное пока что другое. Вам, я вижу,нравится у нас. Поверьте, все остальное придет.

Я спросил осторожно:

— А здесь еще есть сотрудники? А то, простите, никого,кроме вас и секретарши, я за весь день не увидел.

— Вы вроде бы не курите? — спросил он. —Народ больше в курилке встречается. Правда, у нас даже Арнольд Арнольдовичнедавно бросил… Все сидят в своих норах, им там уютно. Общаются больше посвязи, вам стоит к ней подключиться.

Вошла Люся, перегрузила с подноса, кроме кофе, еще и кучубутербродов. Глеб Модестович наблюдал внимательно, поинтересовался:

— Сыр козий?

— Конечно, — ответил Люся удивленно, — вы жевелели…

— Это я для себя велел, — сказал онсварливо, — а вдруг ты для нового сотрудника решила верблюжьего положить.Ладно, беги.

Я осторожно взял бутерброд, мягкие подогретые хлебцы инежнейший сыр, кофе просто дивный, я наслаждался вкусом, хотя вообще-тонепривередлив и прекрасное от хорошего просто не отличу.

Люся ушла, бросив на меня игривый взгляд.

Я пробормотал:

— Ну не стану же я просто тыкать во все фамилии иговорить: «Здрасте, я новый сотрудник…»

— Ничего, — утешил он, — все обедают вон втом кафе, видите ребристую крышу? Это рядом, через дом отсюда. Сегодня выпросто пропустили обед…

— Я перекусил на Черкизовском, — сообщил я. —Знаете, от сердца отлегло. Я все еще мандражирую, если честно. Я ученый, привыкк точным формулировкам, а здесь не могу сформулировать ни цели нашей фирмы, нимое направление работы… А зарплата настолько огромная, что я очень хотел быоправдать ее успешной работой!

Он покачал головой.

— Не торопитесь, все узнаете. А фирму нашу точнееназывать организацией. А вот Орест Димыч, это наш самый экстравагантныйсотрудник, упорно зовет масонской ложей. Отчасти это так и есть, хотя, конечно,никаких средневековых ритуалов, клятв и прочей ерунды нет.

— А цели и средства?

Он спокойно и с достоинством кивнул.

— Прекрасный вопрос, как говорят интервьюированные,чтобы подольститься к всемогущему телеведущему. Или к репортеру. Цели исредства наши практически совпадают с тем, что во все века провозглашалосьмасонством. Вернее, средства совпадают. Ну там свобода, равенство, братство,демократия, выборная система, гласность… Но разве это плохо? Разве не к ихнеобходимости вы пришли во всех своих работах?

— Так то я, — ответил я. — Вы, конечно же,знаете, что из универа меня пинком под зад?

Скупая улыбка чуть тронула его губы.

— Зачем вы себя принижаете? Вы вполне могли остаться,приняв условия академика Кокошина. Он, кстати, вполне нормальный человек.

Я сказал чуть раздраженнее, чем хотел бы себе это позволить:

— Хотите сказать, что ненормальный — я?

Он даже не удивился, спокойно кивнул.

— С точки зрения академика — да и не толькоакадемика, ведь вас многие коллеги не поняли?.. — вы человек неадекватный.Вся соль в том, что мы здесь все чуточку сдвинутые. И вам предлагаемприсоединиться к когорте ненормальных.

Я ощутил оторопь, не люблю общаться даже со слабопомешанными, но мозг услужливо напомнил про зарплату в пять тысяч долларов,автомобиль, обещанные квартиру, бесплатные перелеты — это все ненормально,нормальные триста долларов в месяц и на троллейбусе, так что в такойненормальности что-то есть…

И еще момент: он сказал, что предлагают присоединиться.Значит, я пока что еще вне их организации. Хотя и работаю на них. Ну вроде какв Тевтонском ордене, где были рыцари, связанные орденской клятвой, и потомузвались братьями, и было множество кнехтов и прочего люда, что работали наорден, при необходимости даже брались за оружие и вступали в бой рядом сбратьями, но членами Ордена не являлись.

— Тогда все в порядке, — ответил я натужно бодро. —Рад, что все так хорошо. Простите, что отвлек! До завтра.

— До завтра, — ответил он, хлопнул себя полбу. — Кстати, загляните по дороге в кабинет наших техников. Обязательнозагляните!

В коридоре Эмма рассеянно улыбнулась мне и тут же перевелавзгляд на экран. Ближе к выходу неприметная дверь с табличкой«Техобслуживание», я постучал и, не дождавшись отклика, толкнул. Помещениевесьма и весьма, все стены уставлены мониторами, за длинным столом сидят шестьчеловек. Один сразу поднялся мне навстречу.

— Что же вы так долго, — сказал оннетерпеливо. — Можно подумать, увиливаете!