– Интересно, – сказал он озадаченно. – Ох, какинтересно… Это звучит так, словно бы непременно должны были где-то встречаться…Вот только где?

Катя улыбнулась:

– Вы не старайтесь так, все равно не вспомните. Воды с техпор утекло много… Репино, восемьдесят третий год, дача. Вы веселой такойгурьбой вошли в калитку, сначала показалось, что вас очень много, целая рота,потом только стало ясно, что – всего-то человек пять. Черные мундиры, белыефуражки, ордена звенят и колышутся…

Мазур медленно закрыл рот и спросил:

– У меня очень глупая физиономия?

– Не особенно, – заверила Катя. – Удивленная,конечно, чуточку, но что ж тут поделать… Любой бы на вашем месте…

Больше подсказок ему не требовалось. Получив нужные зацепки,память заработала, как компьютер. Ну конечно, Репино, восемьдесят третий. Завесь этот год он лишь однажды бывал в Репино – и именно тогда, когда их веселаябандочка вернулась с очередной работы, с очередной неизвестной для подавляющегобольшинства землян войнушки. Ну да, конечно же, они шумели и веселились так,что казалось со стороны, будто их и впрямь целая рота, хоть и было-то их всего пятеро.Были основания для веселья, чего уж там, – они тогда ни одного человека непотеряли, а порученное им выполнили в лучшем виде. И ордена получили, а как же,было за что. И ведь точно, первое, что они увидели во дворе, – это дерево,где на суку вниз головой, цепляясь согнутыми в коленках ногами, болтался ииспускал жизнерадостные вопли девчоныш лет семи, этакая Пеппи Длинныйчулок… Новедь это…

«Вот так влип», – подумал он в некоторой растерянности.

Рядом с ним лежала родная племянница Генки Лымаря, дочка егосестры. Та самая подросшая сорвиголова. В этом факте не было ничегокриминального или порочащего, но все равно…

– Вспомнили? – поинтересовалась Катя с затаеннойулыбкой. – Ага, она самая. Я всегда была сорванцом, здесь, наверное, точкаотсчета и прячется. Одно к другому, шестеренка за шестеренку – и кончилосьименно так… А вы, честное слово, были чем-то вроде катализатора. Я в вас былапросто-таки влюблена, вы мне тогда казались образцом супермена…

– А родной дядя? – усмехнулся Мазур.

– Вот дядя отчего-то суперменом вовсе не казался – моряк иморяк, один из многих. Наверное, в вас было что-то такое…

– Я тебя умоляю, перестань, – сказал Мазур. –Иначе приобрету совершенно мне несвойственную манию величия.

– Нет, правда, – упрямо сказала Катя. – Вы шагалиэтак… знаете ли, фертом-мушкетером. Хоть я и висела вверх ногами, но все равноименно такое впечатление осталось. А может, это и был сигнал из будущего?Если учесть, что прошлое и будущее – один поток? Не знаю. Только это и былтолчок… А все остальное к нему только приложилось.

Мазур слышал краем уха, что она была на флоте, но полагал,что речь идет о чем-то вроде настоящей телефонистки или, при лучшем раскладе,техника-лейтенанта. Вот это сюрприз…

– Но ведь это ничего не меняет, правда? – настороженноспросила Катя.

– Ничего, – твердо сказал Мазур. – Хорошо мне стобой, признаюсь честно…

– Ты что лыбишься? – спросил Лаврик без особогораздражения.

– Анекдот вспомнил, – ответил Мазур. – По теме.«Хрен его знает, кто он такой, но за шофера у него сам Брежнев сидел».Рассказать кому, что ты у нас шоферил, когда на дело ехали…

– Ты этого района не знаешь, – как ни в чем не бывалосказал Лаврик. – А мы люди не гордые, мы и за баранкой посидеть можем,руки не отсохнут и жопа не натрудится…

Он тоже был не в самом плохом настроении, вполне возможно,по делу получились какие-то интересные результаты или просто ощутимое движениевперед (хотя, конечно же, Лаврик не простирал свою благосклонность настолько,чтобы посвящать Мазура в детали, по своему обыкновению прятал в рукаве нетолько тузов, но и карты поплоше).

Бывший опер Гена сидел на заднем сиденье и помалкивал –помоложе Мазура лет на десять, но с большими залысинами, спокойный такой,невысокий крепыш.

Полуобернувшись к нему, Мазур спросил уже вполне серьезно:

– Мы не успели толком поговорить… Вас неумолимое торжествозакона привлекает или личные обиды на первом плане?

– Трудно сказать, – честно ответил Гена. – Может,и личные. Он ведь не просто со статьи соскользнул – меня тогда в бочку сдерьмом окунули да вдобавок на темечко даванули, чтобы с головой нырнул. Комуприятно? Я так понимаю, посадить его вы не посадите – не тот расклад и не таконтора…

– Уж не посетуйте, – сказал Самарин. – Но так онои обстоит….

– Ладно, что поделать… Зато я совершенно точно уверен, что вдерьмо он у вас нырнет с головушкой…

– Правильно понимаете, – усмехнулся Лаврик. – Естьу нас с Кириллом привычка макать всякую дешевку с маковкой в дерьмо…

– А можно его, как бы сказать, легонько… – снеприкрытой надеждой осведомился бывший опер.

– По сусалам? – догадливо подхватил Лаврик. –Понимаю ваши чувства, друг мой, но вынужден категорически запретить. Вы и такрискуете, идя в квартиру. Нажмет потайную кнопочку вызова вневедомственной охраныили запишет разговор на пленочку – и оба вы окажетесь в пикантной ситуации. Авпрочем… Не думаю, что он сейчас способен на осмысленное коварство. Он осталсяодин, без покровителей и влиятельных сообщников. По сути, все, на кого онработал, либо отправились в мир иной, либо угодили в нешуточные хлопоты. Онсейчас должен забиться в уголок и бояться всего на свете, как алкаш послемногодневного запоя… Но все равно избегайте, други, осужденных передовымобщественным мнением методов. Самое большее, что вы можете себепозволить, – деликатненько попятить в сторону, если не захочет пускать вквартиру, или там по ушам въехать тем способом, что следов не оставляет…

– Так это ж совсем другое дело, – обрадованно сказалГена. – Ему хватит… Константин Кимович, вы не волнуйтесь, я и не собираюсьзверствовать. Хочется просто, чтобы сел наконец на парашу…

Лаврик обменялся с Мазуром быстрым взглядом. Мазур егопрекрасно понял. Бедняга экс-опер, ручаться можно, и не представлял, что в ихзадачу вовсе не входило усадить почтенного профессора на плохо сколоченныенары. Программа-минимум была значительно проще: герр профессор мог кое-чтознать о раскосенькой Гейше… Но сообщать Гене такие тонкости после того, как ондолго делился с ними копившимися некогда на профессора оперативнымиразработками, было бы, мягко говоря, неучтиво. Да и о такой скучной вещи, какгосударственная тайна, следовало помнить. Будь опер не бывшим, а настоящим, еговсе равно не посвятили бы в иные секреты. Но вот взять его с собой пришлось,тут уж ничего не поделаешь – как-никак помог кое в чем, мог и далееоказаться полезным. Такой вот филантропический прагматизм…