в другую отару узнать, как там дела. Подпаски скакали по снежной пустыне, возвращались и говорили одно и то же:

— Кончается корм. И овцы стоят на ветру. Люди ругаются, не знают, что делать…

На пятый день, перед рассветом, Ораз вышел из дома. Овчарки было бросились к нему, но вдруг остановились и с лаем бросились прочь. Ораз увидел вдали, в предрассветной мгле, верблюда, а на пем Овеза. Вот он подскакал, спрыгнул на землю, привязал верблюда и торопливо сказал:

— Ораз, да что же это за порядок? Кормить-то уже нечем, овцы остатки доедают. А снег идет и идет. Что прикажешь делать? Опять я буду виноват?

— Что тут прикажешь, — с досадой махнул рукой Ораз. — Придется, видно, мне ехать в колхоз. Больше нечего делать.

— Ты вот ругаешь меня, — взволновался Овез, — думаешь, что я только у печки сижу, а об овцах не думаю. Ну верно, сидел я, ужинал. А после ужина-то все равно и без тебя поставил бы их в загон. Что я, не человек, что ли? Или у меня совести нет? Да мне сейчас овцам-то в глаза стыдно глядеть. А чем я виноват? Ведь заведующий фермой был у меня, сам видел, что корма в обрез. И постановление правления было, чтоб он немедля перевез всю траву к нам в степь.

Овез торопливо сунул руку за пазуху, вытащил смятую бумажку и сунул Оразу:

— Вот читай! Тут прямо сказано: "Немедля перебросить сено к отарам в степь". А он что? Он даже за ухом не почесал. Так зачем же тогда приняли постановление?

Ораз не сводил глаз с овец в загоне, которые отталкивали друг друга, выдергивая пряди сена из снега.

— Ах ты, Овез! — с досадой проговорил он. — Все твердишь: "Заведующий, заведующий, товарищ Бакыев!" Как будто действительно говоришь о дельном человеке. А по-моему, уж лучше бы разводил, как раньше, огурцы и помидоры и не лез в животноводство. Пустой он человек! Байбак! Ты видел, как он ухаживает за своей бородой? Ведь у него вся забота — мыть бороду кислым молоком, подстригать да расчесывать. Ты слышал от него когда-нибудь "нет"? Не слышал? Ну вот, и я тоже не слышал. Что ни скажешь ему, он все одно: "Ладно, ладно!" Все на словах готов сделать. А что толку…

Рассвело. Сквозь мутную пелену снега виднелись темные силуэты загона, склада, карагачей над ховузом. Ораз посмотрел на свой старенький "газик" и сказал:

— В колхоз надо ехать, да боюсь, подведет меня эта машина, застрянет где-нибудь.

— А ты на него садись, — живо сказал Овез, кивнув на своего инера[85], который бил себя хвостом по ляжкам и рвался к серой верблюдице.

Издали донесся приглушенный стук моторов. В снежной мгле шли три машины, высоко нагруженные сеном.

— Ну вот, ругаешь Быкаева, а он — видишь… — обрадовался простодушный Овез.

Ораза тоже охватило нетерпеливое радостное волнение. Он вытащил портсигар и закурил.

Машины подъехали к высокому бархану, поросшему саксаулом, и должны были круто повернуть к стану, но не повернули, а стали удаляться.

— Эх, не наши! Это из "Искры", — вздохнул Овез.

А Ораз смял папиросу и пошел к "газику". Он нетерпеливо сорвал брезент и стал заправлять машину.

— Приеду и этого Бакыева прямо за бороду! Только бы мне доехать! — сердито ворчал он.

— А ну как не доедешь? — заволновался Овез. — Ведь этак, друг, весь скот погибнет. Давай-ка уж лучше я на инере поеду. Дело-то вернее будет.

— Э, триста километров! Когда ты на нем допрыгаешь! Ты уж тут будь, присматривай за скотом. А я как-нибудь доберусь, не в первый раз. Вот прошли же машины, да еще с грузом. Снег, видно, промерз, твердый…

Он заправил "газик", заглянул в дом, строго наказал подпаскам, чтобы они бережно расходовали корм, выпил наспех крепкого чая и уехал.

В этот день вечером в колхозе было назначено партийное собрание.

Коммунисты знали, что на собрании будут обсуждаться два вопроса — о подготовке к окотной кампании и о снабжении кормами тех отар, которые пасутся в степи, и что докладчиком по этим вопросам будет заведующий фермой Бакыев.

Узнал об этом Бакыев еще два дня назад. Ему было лестно, что он, беспартийный человек, будет докладывать на партийном собрании о важных делах. А вместе с тем и побаивался: а ну как коммунисты будут его ругать? Ведь это такой народ, никому не спустят и никого не постесняются.

Так как Бакыев не любил делать ничего заранее, подготовку к докладу он оттягивал до самого последнего дня. Только в день собрания он спохватился, прибежал в правление колхоза и стал упрашивать счетовода помочь ему написать доклад. У счетовода была своя спешная работа, к тому же у него сильно болел зуб, и он сначала только отмахивался от Бакыева, как от назойливой мухи.

— Ну хорошо же! Я это попомню! — с угрозой протянул Бакыев.

И счетовод одумался. Он отодвинул в сторону свои дела, взял лист бумаги, обмакнул перо, повернул мученическое лицо к Бакыеву и с раздражением сказал:

— Ну говори, что писать?

Бакыев повеселел, проворно развязал старый, порыжевший портфель, вытащил какие-то обрывки бумаг и начал диктовать.

Он чувствовал себя теперь важной персоной и диктовал с удовольствием, но не совсем ладно. Надиктовав полстраницы и поворошив свои бумажки, он находил вдруг такую, которая неожиданно меняла все дело. Он виновато почесывал переносицу и говорил счетоводу:

— Э, да, я никак напутал, не так тебе сказал. Это у Овеза девятьсот восемьдесят девять голов, а у Ораза-то больше. Стало быть, и кормов ему надо больше.

— Ну вот!.. А у тебя одна голова, и та, я вижу, не работает… — зло взглянув на Бакыева, ворчал счетовод. Он зачеркивал и начинал строчить заново.

Так просидели они до самого вечера, когда до собрания оставался всего час.

Бакыев проголодался и решил пообедать. Он аккуратно сложил доклад, написанный счетоводом, и, приговаривая: "Ну, вот и спасибо тебе! А я, брат, такой человек, что ни у кого еще в долгу не оставался и у тебя не останусь", сунул доклад вместе с бумажками в портфель и пошел домой.

Жена его, Сонагюль-эдже, уже начинавшая седеть, но еще здоровая и быстрая, встретила мужа в дверях и с укоризной сказала:

— И что это за дела у тебя сегодня? Не пил, не ел до сих пор.

— Э, да разве ты знаешь, что творится на свете! — пренебрежительно ответил Бакыев, протягивая жене свой толстый портфель, перевязанный шпагатом. — Через час буду делать доклад на партийном собрании. Надо же было подготовиться… Что у тебя