Не снимая шапки и ватника, он прошел в комнату и сел на кошму.

— Подготовиться!.. Люди-то заранее готовятся, а ты все до последней минуты доводишь, — проговорила Сонагюль-эдже и поставила перед мужем большую деревянную миску с жирным белке.

Проголодавшийся Бакыев с наслаждением ел хорошо сваренные квадратики тонко раскатанного теста, начиненные сочным, жирным мясом и залитые кислым молоком.

Хлопотливая Сонагюль-эдже принесла пиалу и чайник с душистым зеленым чаем и поставила перед мужем. Но тот вытащил из кармана часы в чехле, посмотрел на них и вскочил.

— О! Некогда чаи распивать. После собрания приду и спокойно попью.

Даже не вымыв жирные руки, он схватил портфель, сунул под мышку и вышел.

Все коммунисты были уже в сборе, когда он торопливо вошел в парткабинет и, робко посмотрев на всех, спросил секретаря партийной организации:

— Я ведь не опоздал, Курбангозель?

Курбангозель, молодая женщина, закрыла блокнот, в который записывала что-то, посмотрела на Бакыева, на его толстый портфель, чуть улыбнулась и сказала:

— Нет. Почти вовремя.

Потом встала, объявила партийное собрание открытым и предоставила слово Бакыеву.

Бакыев снял большую коричневую, запорошенную снегом папаху, прислонил ее к стоявшему на столе графину с водой. А широкий хивинский халат, надетый поверх ватника, он в волнении забыл снять, и ему никто не напомнил об этом.

Вот он развязал портфель, вынул доклад, написанный счетоводом, надел очки с ослабевшей оправой, кашлянул, погладил густую, хорошо расчесанную бороду и стал читать.

Первую страницу он прочел без запинки, а на второй странице чуть не на каждом слове стал спотыкаться, как старый конь на кочковатой дороге.

Сначала досаду он обратил на себя: "Эх, взялся чужое читать! Самим написанное и то не могу гладко прочесть!" А потом перенес досаду на счетовода: "Ведь говорил же ему: пиши ясно, разборчиво, — нет, так настрочил, будто мураш по бумаге прошел…"

Бакыев так мучительно запинался, что один из бригадиров не выдержал:

— Бакы-ага, да брось ты свои бумаги, сними очки и расскажи попросту, как у тебя дела.

— И то правда! — согласился Бакыев. Он бросил свои бумаги на стол и начал доклад сызнова.

Он говорил теперь бодро и уверенно о достижениях животноводов, о том, насколько увеличится к лету поголовье, сколько все отары дадут колхозу каракулевых шкурок, шерсти и сыра. Но когда он коснулся недостатков, его ораторское искусство несколько снизилось, в речи его все чаще стали звучать такие пустые слова, как "так сказать", "то есть", "как говорится", и наконец он стал так запинаться, будто опять читал по бумаге счетовода.

— Э, да что ж тут говорить? Вы сами знаете, какие у нас недостатки, — вдруг решительно закончил он свою речь и сел к столу.

— Хочешь, чтобы за тебя другие сказали? — крикнул с места агроном.

Коммунисты переглянулись, одни улыбнулись, другие покачали головами.

— Так, Бакы-ага, — спокойно сказала Курбангозель, — подготовку к окотной кампании можно считать удовлетворительной. И тут у нас время есть, мы можем еще собраться и поговорить, а вот по другому-то вопросу — о снабжении отар кормами — ты говорил очень много, а сказал очень мало. В каком положении сейчас овцы в степи? И почему ты не выполнил до сих пор постановление правления колхоза о переброске оставшихся кормов в степь отарам? Ты ничего об этом не сказал. А это самое главное. Из-за этого-то мы и собрались сейчас. Видишь, снег тает только на столе, на твоей папахе, а в степи-то он идет и идет. Хватит ли корма отарам? Как ты думаешь? Ведь каждая овца на твоей ответственности.

— Да должно хватить, — сказал Бакыев, бросив в пепельницу папиросу. — Ведь им сколько туда кормов-то завезено! Возили, возили… И чего это зря панику поднимать? Если б совсем не было, другое дело… И что из того, что снег и мороз? В первый раз, что ли? Так было и при наших дедах и прадедах. И я не слышал, чтоб в старину когда-нибудь возили траву в степь. Я хотя пастухом и не был, а подпаском был, знаю.

— Когда ты был подпаском-то? — сердито сказал старик бригадир. — Тогда у нас и овец по пальцам можно было пересчитать. На двух верблюдах, бывало, отправишь селина[86], так им на пять дней хватало. А сейчас сколько селина надо? Пойми ты это!

— А я и понимаю! — рассердился Бакыев. — Потому-то мы и завезли туда сена не на двух верблюдах, а возили, возили…

— А ты хорошо подсчитал, — перебила его Курбан-гозель, — сколько у тебя овец в степи и сколько им нужно корма в такую погоду?

— А чего считать? В старину, говорю, не считали, сколько чего надо, и траву не возили туда, где она растет. И ничего не случалось.

— Как не случалось? Забыл, сколько овец гибло? — закричали со всех сторон.

— Э, сколько там гибло! — отмахнулся Бакыев. — По-моему, уж лучше сюда пригнать все отары, чем канителиться, возить траву в степь за триста километров. Выдумали тоже!.. Все равно как наш агроном, только и твердит: "Не заливайте хлопковые поля, как в старину, а поливайте по бороздкам. А что, в старину-то глупее его, что ли, были?

Колхозный агроном порывисто вскочил с дивана и запальчиво заговорил:

— Товарищи, я слышу от него это уже не первый раз! Он то и дело попрекает меня бороздковым поливом, а сам ни черта не понимает… Он не хочет расставаться со стариной, как со своим халатом и старомодной папахой. Если он не понимает значения бороздкового полива, так пусть спросит наших хлопкоробов! Они ему скажут, насколько повысился урожай хлопка в последние два года.

Агроном увлекся и начал было читать лекцию о значении бороздкового полива, но бригадир дернул его за рукав:

— Да сядь ты, агроном! Он сам это знает, только дурака валяет. И разговор-то сейчас не о поливе, а о корме для отар. Скажи по совести, Бакы-ага, почему ты не выполнил постановление правления и не отправил в степь оставшийся корм? — спросил он строго Бакыева.

— А на чем бы я его отправил? — опять вскинулся Бакыев. — Сам захватил все машины, возил на них свой хлопок, а я на чем должен возить? На себе, что ли?..

— Так этот вопрос надо было поставить перед правлением, — сказала Курбангозель. — Надо было добиваться, чтоб дали машины. Настойчиво добиваться!

— Я думал, ему нужнее. После него собирался перевезти. Думал, он спасибо за это скажет, а он на меня же…

Бакыев произнес это с такой наивной обидой, что все засмеялись.

— Дело не в оправдании, — сказала Курбангозель, — а в том, чтобы спасти сейчас