Еще миг протек в мертвом молчании, фон Люфтенхаймер все так же смотрел ей в лицо, пытаясь уловить ложь в выражении ее глаз; в тишине было слышно, как перекликаются вдалеке птичьи голоса, одинокие и тоскливые в осеннем воздухе, как крикнул кто-то кому-то во внутреннем дворе, и где-то заржал конь, как звучат в коридоре за дверью чьи-то шаги… приближаясь… становясь все громче…

Шаги множества ног; не шаги – топот…

Кто-то спешил бегом, и явно сюда, поблизости не было других комнат…

Фон Люфтенхаймер рывком поднялся, когда дверь распахнулась от сильного толчка ногой, и замер, глядя на тех, кто стоял на пороге.

Сентябрь 1397 года, Германия

Кухня казалась непривычно оживленной, хотя, кроме Курта с Бруно и наследника с фон Редером, присутствовали лишь двое – отец Георг, поглощенный в эти минуты поварскими обязанностями, и Уве Браун, которого кто-то уже успел направить ему в помощь. Судя по тому, как поспешно зондер захлопнул рот при появлении майстера инквизитора, святой отец только что был посвящен во все подробности произошедшего в комнате наверху. Пенять ему на разговорчивость Курт, однако, не стал: тайной это и без того уже не было, а за каждого из этих парней старый священник болел душою не меньше, нежели Хауэр, лишь не говорил о том вслух, изводясь втихомолку.

– Горячая вода есть? – спросил Курт, продемонстрировав святому отцу испачканную в крови руку; отец Георг бросил мимолетный взгляд на молчаливого пасмурного наследника с такой же окровавленной ладонью и кивнул, указав себе за спину:

– Вот, как раз согрел.

– Сейчас я верну вам ваш кинжал, господин барон, – сказал Курт, и фон Редер хмуро качнул головой:

– Выбросьте его. Отдайте своим мастерам на перековку. Или сделайте из него крюк для мяса; все равно. Я к нему больше не притронусь.

Курт помедлил, краем глаза видя, как смотрит в их сторону зондер у стены напротив, склонившийся над каким-то мешком, и молча бросил окровавленный кинжал на пол рядом с грудой рубленных поленьев. Уве Браун отвел глаза, ухватил мешок и вместе с ним скрылся в коридорчике, ведущем в кладовую. Отец Георг так же молча вздохнул, уйдя в глубь кухни, и, вернувшись с изрядно истончившимся куском мыла, удалился снова.

– Полей, – кивнул Курт помощнику.

За тем, как отмывает окровавленную руку наследник, майстер инквизитор наблюдал молча, привалившись плечом к стене и видя, как косится на будущего Императора фон Редер; во взгляде главного королевского телохранителя была странная, доселе ему не свойственная задумчивость…

– А не случится так, что ваше руководство отменит ваше решение, майстер Гессе? – негромко осведомился наконец Фридрих, когда Курт пристроил руки под струей теплой воды, льющейся из ковша.

– Нет, – уверенно отозвался он, – не случится.

Тот кивнул, снова умолкнув и глядя на то, как краснеет мыльная пена на руках майстера инквизитора.

– А что бывает с Императором, совершившим нечто подобное? – вновь тихо заговорил наследник, и Курт на мгновение замер, вопросительно обернувшись к нему. – Когда король предает интересы своих подданных, – пояснил Фридрих все так же негромко, – ведь это ситуация весьма обыденная. Что будет с Императором тогда?

– Ничего, полагаю? – предположил Курт, и тот вздохнул:

– Вот именно. Ничего. В худшем случае – лишение короны, хотя ошибки, проступки, грехи правителя имеют последствия куда серьезней, нежели вина любого другого… Как полагаете, это справедливо, майстер Гессе? Ведь, как вы сказали, cui commendaverunt multum plus petent ab eo…[107]

Курт подставил руки под льющуюся воду, смыв кровавую пену, и, помедлив, распрямился, глядя наследнику в лицо.

– Справедливо ли… – повторил он медленно. – Ведь вы для себя уже это решили, и с вашей стороны это даже не вопрос, Ваше Высочество.

– Ушам своим не верю, – спустя миг безмолвия выговорил Фридрих; Курт невольно скосил глаза на валяющийся у стены кинжал барона и снова перевел взгляд на собеседника.

– Сегодня я видел будущего Императора, – пояснил он просто. – И сейчас слышу наследника Империи.

Принц бросил короткий взгляд на кинжал на полу, на грязно-кровавую воду в ведре перед собой и вздохнул, проводив глазами Уве Брауна, возвратившегося в кухню и теперь мнущегося поодаль – собравшаяся здесь компания наверняка мешала ему; продолжать заниматься своими обязанностями, поневоле слушая их беседу, зондер явно не желал, однако так же явно не решался просто взять и попросить их удалиться…

– Мне надо побыть одному, – решительно сказал наследник, обернувшись к фон Редеру. – Пожалуй, я проведу время в тренировочном дворе. И, поскольку опасность устранена, полагаю, ничто не препятствует мне побыть действительно одному, Ульбрехт. Без возражений с вашей стороны, без приставленных ко мне надзирателей, без попыток следить за мною втайне. Я хочу остаться один. Вы меня поняли?

Барон замялся, мельком взглянув на Курта, на дверь по правую руку от себя и снова перевел взгляд на Фридриха.

– Вы меня поняли, Ульбрехт? – повторил тот настойчиво, и фон Редер медленно, через силу, кивнул:

– Да, Ваше Высочество. Но смею попросить вас не оставаться там надолго.

– Разумеется, – согласился тот и, не произнеся более ни слова, развернулся и зашагал прочь.

Фон Редер проводил его напряженным взглядом и отвернулся, явно сдерживая желание направиться следом.

– Я знаю, что вы скажете, майстер инквизитор, – буркнул он мрачно, однако без обычной своей неприязни в голосе. – Что рано или поздно он должен стать самостоятельным, а растить окруженного няньками юнца лишь ему же во вред. Это я и сам понимаю… Вы сказали Его Высочеству правду? Не сложится ли так, что ваши вышестоящие вынесут вам порицание, а вашего парня все-таки поставят на помост?

– Я сказал правду. Не сложится. Ad minimum потому, что сейчас у моего руководства просто не будет более простого способа настроить наследника против себя.

– А также это хороший повод отвести наказание от своего служителя, – дополнил фон Редер и, помедлив, нерешительно спросил: – Думаете, его семья и вправду потеряна безвозвратно? Нет даже призрачной вероятности того, что они живы?

– Уверен, – так же тихо ответил Курт. – Мало того: убежден в том, что умерщвлены они были сразу, ибо не могли же эти люди не знать, какая участь ожидает Йегера после совершения убийства. А стало быть – к чему их беречь?

– Не смогу его понять, – проговорил фон Редер спустя миг молчания. – Прежде мне не приходило в голову связать себя узами брака, а после, на службе у Его Величества, попросту не осталось уже времени думать о таких вещах. Пытаюсь вообразить себе, на что пошел бы мой отец ради моего спасения, и тоже не могу: вы угадали, меня растили мать и замковые вояки… Но не удивляюсь тому, что парень так рвался умереть. В тот день, когда Его Величество отменил мой приговор, я и сам не знал, что мне делать – радоваться или сгореть со стыда на месте и жалеть о смерти, что прошла мимо меня. И я, быть может, так же возражал бы его решению, но вместе со мной он дарил жизнь моим людям. За это я, наверное, благодарен ему больше, чем за предоставленную мне возможность пересмотреть собственное бытие… – фон Редер умолк, хмурясь, явно порицая самого себя за внезапную откровенность, и коротко кивнул, отступив в сторону двери: – Святой отец… майстер инквизитор… С вашего позволения, я оставлю вас.