– Ради блага тех людей, которых защищают эти вояки, – негромко возразила Адельхайда. – Мне жаль вашу сестру, Рупрехт. Это правда, и я говорю искренне. Но повторяю, что она была…

– А мне наплевать! – отрезал рыцарь зло. – Это! Была! Моя! Сестра! Это была моя семья когда-то! Мой отец предпочел семье службу, недрогнувшей рукой отдав собственную дочь на растерзание кучке мерзавцев в рясах! Император, слабак на троне, шагу не могущий ступить без совета вашего кардинала, Империя, готовая развалиться от первого чиха, – на этот алтарь он возложил Хелену? Да пусть провалится в Преисподнюю эта Империя, если ради ее благополучия нужны такие жертвы! К черту этих ваших «людей», если такое нужно для их блага! Ничье благополучие, никакие политические выгоды, никакое благо, да весь мир не стоит одной слезинки моей сестры!

– Рупрехт…

– Молчать! Вы все уже сказали, что могли! Вы спросили почему, и будьте любезны выслушать мой ответ, я слишком долго мечтал высказать все это в лицо хоть одному из вас!

– Тогда почему не сказали Императору? – осторожно спросила Адельхайда, и рыцарь стих так же внезапно, глядя на нее теперь уже с неприкрытой, явной ненавистью. – Вы просто могли намекнуть Рудольфу, что я шпион при его персоне, и одним лишь этим вы обрушили бы многие годы кропотливой работы Конгрегации, пошатнули бы то единство, которое едва лишь начало создаваться.

– Вы с вашими способностями заболтать кого угодно сумели бы убедить короля в том, что все было ради его же блага, – неприязненно покривился фон Люфтенхаймер. – Потом к вашим усилиям присоединился бы кардинал, и все пошло бы, как прежде, а быть может, и лучше прежнего. Император и без того кукла в конгрегатских руках. Кукловодом больше или меньше – какая разница.

– Хорошо, – кивнула она, – понимаю. Но почему не сказать все это Курту Гессе, который принимал деятельное участие в той истории? Почему вы не поставили себе цели добраться до него или убить Императора, на худой конец? Зачем сейчас вы произносите эти превыспренние речи мне, которая ко всей той истории если и имела какое-то отношение, то лишь самое посредственное? Почему устроили этот actus, убив множество невинных людей, но не покарав при том ни одного из виновных в случившемся с Хеленой – позволили уйти Императору и уберегли от смерти меня?

Фон Люфтенхаймер отвел глаза, нетвердой рукой ухватив бутыль с яблочным вином, и налил себе до самых краев, едва не пролив на стол. Наполненный кубок он опустошил разом наполовину, и, громко переведя дыхание, качнул головой, неохотно вымолвив:

– Этого я вам не скажу.

– Потому что они вам не сказали, – мягко продолжила Адельхайда, и рыцарь метнул на нее полный ожесточения взгляд, однако промолчал, лишь снова приникнув к кубку. – Возможно, что-то и сказали – вы не из тех, кто позволит себя использовать совсем уж вслепую, – но не раскрыли всего плана. Однако яснее Божьего дня тот факт, что это не было ни вашей задумкой, ни вашим решением.

– Была бы моя воля, – тихо произнес фон Люфтенхаймер, – и вы оба разлетелись бы в клочья. Хотя это и стало бы слишком легкой карой за все, чему вы были соучастниками.

– Но вашей воли нет. Кто-то все решил за вас, Рупрехт. И это меня удивляет, потому что я слишком хорошо вас знаю и вижу, что вам это не по душе. Вы хотели бы иного. Потому сейчас вы и сорвались, потому и позволили себе выговориться, хотя при небольшом усилии могли бы водить меня за нос еще некоторое время, а там, быть может, и подвернулся бы случай отомстить всем разом… Что же случилось? Во время сегодняшней отлучки в Прагу вы встретились с тем, кто учинил все это и втянул вас в свой заговор? И что же он вам сказал? Что смерть Императора и моя не планируется в этот раз, верно? Вы внезапно узнали, что напрасно таились, загоняли злость в глубину души, напрасно терпели и выжидали, что все так и кончится ничем, а ваши обидчики останутся безнаказанными? Вы сегодня неожиданно поняли, что были не равноправным соучастником, а пешкой, которую использовал игрок так, как ему заблагорассудилось? На это вы тоже злитесь, а не только на меня.

– Все получат по заслугам, – натянуто улыбнулся рыцарь. – Ваша кара тоже впереди, она близка, ближе, чем вы думаете.

Адельхайда опустила взгляд на кубок перед собою и снова медленно подняла глаза, глядя, как фон Люфтенхаймер, отхлебнув порядочную порцию, растягивает губы в улыбке.

– Вас смутило то, что бутылку я откупорил при вас? – уточнил он подчеркнуто благожелательно. – И то, что пил вместе с вами? А моя откровенность вас не смутила, лучший и единственный агент короля?.. Разумеется, я давно ждал возможности высказаться, – продолжил он, не услышав ответа. – Разумеется, я много раз говорил сам себе в мыслях все то, что хотел бы сказать одному из вас. Разумеется, сейчас я на взводе и крайне многословен именно потому. Однако так же само собою разумеется, что я скажу вам хоть и многое, но не всё. Сказать всё вы могли бы меня заставить. Но этого удовольствия, госпожа фон Рихтхофен, я вас лишу. Через полчаса меня уже не будет на этом свете. И вас тоже, посему я и говорю: все получат по заслугам.

– Вот это больше на вас похоже, – проговорила Адельхайда тихо, всеми силами стараясь уследить за собой и не позволить голосу дрогнуть. – Наплевать на все планы и сделать по-своему.

– Мне не по душе планы, растянутые на годы, – любезно пояснил рыцарь. – Я и без того слишком долго ждал… А мне нравится ваше самообладание. Как бы там ни было, женщина вы и впрямь необычная.

– Все умрем, – улыбнулась Адельхайда, пожав плечами. – Сегодня или завтра… Он сказал вам, почему не хочет, чтобы я или Император не умирали сегодня, или вас так и оставили в неведении, повелев не лезть в дело не вашего ума?

– Пытаетесь ударить по моему самолюбию в надежде на то, что я разговорюсь?

– У меня получается?

– Не слишком хорошо, – все с той же улыбкой отозвался фон Люфтенхаймер. – Но я думаю, вы и без меня знаете ответ: вы слишком уверенно произносите это «он». Стало быть, знаете, о ком идет речь и каковы его планы в вашем отношении. Хотя я с ним совершенно не согласен: не думаю, что ваша смерть, сколь бы страшной и неожиданной она ни была, как-то тронет Курта Гессе. Не думаю, что чья угодно смерть может его тронуть.

– Здесь я с вами соглашусь, – нарочито тяжело вздохнула Адельхайда. – Но Каспар никогда не производил впечатления разумного человека… К слову, коли уж мы заговорили о нем и коли уж все тайны, произнесенные гласно, так и останутся в этой комнате… Для чего ему карта?

– Не имею представления, – передернул плечами фон Люфтенхаймер. – И мне все равно. Это рушило планы Конгрегации и короля, а потому я оказал помощь его человеку.

– Рассказали о скрипучих петлях? – уточнила она и, не услышав возражений, продолжила: – Удовлетворите мое любопытство еще в одном, Рупрехт, любопытство на сей раз чисто научное: что за вещество было использовано на турнире? Я никогда прежде о подобном не слышала.

– Я тоже. Мне об этом не говорили, а я не спрашивал: мне не интересно.