Представим сцену. Зубов уходит. С кем остаются цесаревич и цесаревна? С подошедшей к ним Екатериной Романовной. Их беседа вряд ли содержала что-то предосудительное. Но сам факт мог разгневать императрицу, она меньше всего хотела, чтобы «госпожа Пострелова» вертелась возле великокняжеской четы. На этом фоне последние слова государыни звучат не просто холодно, а с заметным облегчением: наконец-то вы уезжаете.

Зато в Академии прощание прошло очень сердечно. За 12 лет в ее стенах уже не осталось врагов Дашковой, только благодарные, облагодетельствованные ею люди. 14 августа княгиня попрощалась на Конференции с членами Академии наук. Даже сухой протокол передает волнующую атмосферу этой минуты: «Ее светлость госпожа княгиня поднялась и, трогательнейшим образом поклонившись всей Академии, обняла, прежде чем покинуть зал конференции, каждого академика и адъюнкта в отдельности, которые в полном составе проводили ее до дверей ее кареты, что сопровождалось единодушными их пожеланиями доброго здравия и благополучного возвращения»{1009}.

Смерть Екатерины II поразила Дашкову как гром среди ясного неба. Буквально поставила ее «на край могилы». «Моя дочь… боясь, что я упаду, поддержала меня.

– Нет, – сказала я, – не бойтесь за мою жизнь; к несчастью, я переживу и этот страшный удар; меня ожидают еще и другие горести, и я увижу свою родину несчастной в той же мере, в какой она была славной и счастливой в царствование Екатерины»{1010}.

До 6 ноября 1796 г. княгиня еще могла надеяться вернуться в Петербург. Правда, здоровье и возраст брали свое. В августе она попросила продлить отпуск еще на год и получила согласие. Жалование по Академии тоже было сохранено за ней{1011}.

Дашкова жила то у себя в Троицком, то у брата Александра в Андреевском или Матренино. До нее доходили вести, что императрица намерена выдать внучку Александру Павловну за молодого шведского короля Густава IV, а старую подругу отправить в числе сопровождающих в Стокгольм. Теперь, в условиях мира, связи со шведским двором играли княгине на руку. В Петербург приехал ее давний знакомый герцог Карл Зюдерманландский, дядя короля. Словом, в финале жизнь нашей героини могла украситься еще одной яркой страницей.

Но судьба распорядилась иначе. Свадьба расстроилась, а вскоре умерла Екатерина II. На престол взошел Павел I, от которого Дашковой не приходилось ждать милости. «В продолжении 24 часов меня терзали невыносимые страдания; я тряслась всем телом, но знала, что не настало еще мое избавление». Состояние княгини при известии о смерти императрицы очень похоже на то, которое она пережила в Москве, после коронации, когда был открыт заговор Хитрово. В обоих случаях причиной был страх.

«Вскоре все общество было объято постоянной тревогой и ужасом. Не было семьи, не оплакивавшей какой-нибудь жертвы. Муж, отец, дядя видели в своей жене, сыне, наследнике предателя, благодаря которому он погибал в казематах крепостей или в Сибири». Описание царствования Павла I – одно из самых сильных мест в тексте Дашковой. Оно является литературной иллюстрацией к трактату Монтескье «Дух законов», поясняя понятие «деспотизм». «Ссылки и аресты стали явлениями… обыденными… Назначения на различные места и увольнения с них следовали друг за другом… Под влиянием страха явилась и апатия, чувство губительное для первой гражданской добродетели – любви к родине… Павел с первых же дней своего восшествия на престол открыто выражал свою ненависть и презрение к матери. Он поспешно уничтожал все, совершенное ею, и лучшие ее постановления были заменены актами необузданного произвола».

В мемуарах царствование Екатерины II как бы замкнуто с двух сторон описаниями деспотических правлений – Петра III и его сына Павла. Но если в первом случае княгиня показывала глупость, опасную для государства в силу высокого положения глупца. То во втором – беспредельное зло. Павел внушал ей ужас. И этот ужас хорошо передан на страницах «Записок»: «Когда деспот начинает бить свою жертву, он повторяет свои удары до полного ее уничтожения. Меня ожидает целый ряд гонений, и я приму их с покорностью. Я надеюсь, что я почерпну мужество в сознании своей невинности»{1012}.

Обратим внимание: жертва непременно должна быть невинной, чтобы вызывать сочувствие. Мыслители XVIII века, и среди них Дашкова, были очень далеки от современного представления о том, что тиран и жертва – суть разные стороны одного явления. Эти ипостаси легко меняются местами внутри одной личности. Павел в течение долгих лет царствования матери ощущал себя жертвой, считая одной из своих мучительниц Дашкову, соучастницу переворота. Всю жизнь подчеркивая выдающийся вклад в события 1762 г., та как бы прокладывала дорогу к голгофе.

Первое, что сделал новый император – запретил княгине оставаться в Москве. Затем в Троицкое приехал ночной курьер, требовавший немедленно отбыть в ссылку, в дальнее имение сына под Новгород.

Среди исследователей много размышляют о причине беспощадности Павла I. Называют месть за переворот. Общую нелюбовь к сильным женщинам. Вспоминают поступок начала 80-х гг., когда Дашкова якобы могла перейти на сторону наследника, но выбрала государыню, предложившую ей руководство Академией наук{1013}. Обращают внимание на то, что из участников событий 1762 г. она была наказана даже суровее убийц Петра III, и делают вывод о ее нераскрытом участии в судьбе свергнутого монарха{1014}.

Обратим внимание на то, о чем обычно умалчивают. Павел в первые месяцы царствования занимался активным поиском бумаг покойной императрицы. Много домыслов и серьезных научных разысканий вызвало т. н. завещание Екатерины II в пользу внука Александра{1015}. Часть документов за царствование Петра III и за начало царствования Екатерины II (например, фрагменты из Камер-фурьерских журналов и подлинники первых актов) была уничтожена по приказу монарха. У Дашковой могло храниться кое-что важное.

Позднее княгиня демонстрировала сестрам Уилмот письма августейшей подруги. Все ли они остались у нее? Или частью пришлось пожертвовать? Громадные лакуны в переписке говорят в пользу последнего предположения. Могли иметься и предварительные материалы для «Записок». Ведь еще при жизни Потемкина, Дашкова, по словам Джона Паркинсона, угрожала ему: «Я уеду в Англию: там я опубликую письма императрицы ко мне… потом я опубликую воспоминания о моей жизни»{1016}.