Перед нами равные величины. Чего не было и быть не могло. Дашкова прервала государыню, что является прерогативой сильного, доминирующего партнера. Между тем право на возражения за придворным не предусматривалось. Продемонстрированное публично, оно выглядело вопиющей наглостью. Сама княгиня не терпела возражений от нижестоящих: детей, подчиненных по Академии, слуг. Если «долг дочери – уступить», то долг подданного – помолчать. Таковы законы времени. Нарушая их в «Записках», наша героиня выводит свой текст за пределы реальности.

Когда через день Дашкова ехала во дворец «с обычным докладом», она «твердо решила» подать в отставку, если императрица не пригласит ее во внутренние покои. Выходя от Екатерины II, Самойлов шепнул княгине: «Будьте покойны, она на вас не сердится». Та встала в позу: «Я ответила громко, чтобы меня слышали все присутствующие:

– Мне нечего волноваться, так как я ничего дурного не сделала. Мне было бы досадно за императрицу, если бы она питала несправедливые чувства ко мне; впрочем, я ведь не впервые переношу несправедливость». Стоявшие вокруг придворные должны были понять намек: несправедливость от императрицы.

Когда Екатерина II вышла и, после целования руки, позвала Дашкову с собой, княгиня прокомментировала: «Это приглашение доставило мне огромное удовольствие», т. к. «императрица не заставила меня окончательно порвать с ней». «Моя отставка не послужили бы к ее чести».

А во внутренних покоях не дала государыне говорить. Та начала было: «Но в самом деле, княгиня…» «Я прервала ее, сказав, что черная кошка проскочила между нами и не следует звать ее назад»{985}. Снова прием прерывания, не позволявший второму участнику диалога высказаться. Так дело выглядело в «Записках».

В письме на этом месте разговор только начинается. В нем нет гордых поз, зато много оправданий. Екатерина II встретила подругу хмуро. «Если суверен – это зло, – сказала она, – то зло необходимое, без которого нет ни порядка, ни спокойствия… Если занимать то место, на котором я нахожусь – это преступление (так как я сознаю, что не имею на это ни права рождения, ни другого) так вот, это преступление вы делите со мной».

Характерна реакция княгини: «Я взглянула на нее пристально и имела деликатность не отозваться… на это признание». Неужели слова касались смерти Петра III? Тогда в семейном кругу княгиня, в отличие от «Записок», соглашалась с виновностью Екатерины II.

Далее императрица напомнила о Радищеве. «Вот уже вторая публикация в этом роде… Чем дальше, тем хуже… Теперь я жду третьего». Этими словами Екатерина II как бы подвела черту: еще один промах, и отставки не избежать.

В перевернутом мире «Записок» подруги меняются местами: Дашкова решает покинуть пост. Письмо возвращает все на круги своя: императрица предостерегает и ставит условия.

Но есть одно обстоятельство, которое снова опрокидывает происходящее с ног на голову. Согласно Камер-фурьерскому журналу[48], Дашкова не участвовала в важнейшем событии 1793 г. – свадьбе великого князя Александра Павловича с принцессой Луизой Баден-Дурлихской{986}. Она не показана ни во время встречи принцессы, ни на миропомазании 9 мая, ни в день венчания 28 сентября. Известная картина Ж.Б. Лампи «Миропомазание великой княгини Елизаветы Алексеевны» представляет важнейших вельмож двора, но Дашковой среди них нет.

Если учесть, что прежде княгиню приглашали на любой праздник августейшей семьи, она крестила внучек императрицы, то ее «пустое место» на свадьбе цесаревича настораживает.

Вероятно, история с публикацией «Вадима Новгородского» – не отправная точка, а финал конфликта, после которого отставка стала неизбежной.

Женитьба мыслилась в те времена как подтверждение совершеннолетия. Первые слухи о желании Екатерины II посадить на престол внука Александра, минуя сына Павла, относились к 1791 г. Новый всплеск разговоров возник как раз в описываемое время. Считается, что после бракосочетания великого князя, в конце 1793 г., императрица поручила его любимому наставнику Цезарю Лагарпу поговорить с воспитанником о возможности получить корону. Лагарп «с ужасом и отвращением» отверг роль посредника «в таком постыдном деле»{987}. Но в течение 1794 г. вопрос о возведении на престол Александра Павловича дважды поднимался Екатериной II в разговорах с разными членами Совета{988}.

С учетом приведенной информации диалог государыни и Дашковой приобретает новое звучание. «Это преступление… вы делите со мной». «Я… имела деликатность не отозваться». Речь не об убийстве свергнутого монарха, а о восшествии узурпатора на престол. Екатерина II делает из княгини сообщницу. Та напоминает, пусть одним взглядом, что хотела вручить подруге лишь регентство.

Повторим, Дашкова была равнодушна к Павлу Петровичу. Но не к нарушению закона. Если Екатерина II отстраняла сына от наследования в пользу внука, то в глазах княгини это выглядело как передача власти от одного узурпатора другому.

Могла ли наша героиня помешать планам императрицы? Скорее помешаться под ногами. С известной «свободой языка», «пронырливостью», «перемечливостью» и умением рассказать «десятку другому самых близких друзей» она усложняла ситуацию. Особенно если принять во внимание имена этих друзей – А.Б. Куракин и Н.В. Репнин – деятельные приверженцы Павла.

Поэтому княгиню держали как можно дальше от молодой великокняжеской четы. Не позволяли узнать лишнего. А в какой-то момент стали понуждать к отставке и отъезду. Интрига шла через Зубова. Сама государыня, как будто, даже старалась не выдать подругу на растерзание – поручила разобраться в деле Попову и Самойлову. Ее намек на общее преступление – завуалированный вопрос: вы со мной? Но Дашкова не хуже Лагарпа умела изображать «ужас и отвращение». Политические тучи при русском дворе в 1793–1794 гг. настолько сгустились, что княгиня, по своему обыкновению, предпочла выдержать паузу, испросить отпуск и удалиться в имения, пока гроза не минует.

История с «Вадимом…» не привела к ее немедленной отставке. П.В. Завадовский, не любивший Дашкову и пользовавшийся ее взаимностью, писал Александру Воронцову, что неудовольствие императрицы было вызвано не столько фактом публикации «Вадима», сколько «веселым и бодрым настроением» княгини, которая не желала покаяться{989}.