Так от кого бежали крестьяне, «покидавшие свои избы»? От неумелой Анастасии? От поляка? Или от 7-рублевого оброка? И когда они вернулись? Когда оброк стал 2 рубля. Княгиня особо подчеркивает, что «вследствие» ее щедрости «доходы с имения с трудом оплачивали проценты на капитал, данный… в уплату долгов дочери». Это значит, что Чернявка была не продана, а заложена в банк под проценты.

Итак, Дашкова заранее знала, что уедет. Завадовский в конце июля 1804 г., еще до официального ухода княгини, писал Семену Романовичу в Лондон: «Сестра твоя собирается оставить года на два столицу. Она недовольна; сам знаешь ее нрав, сколь трудно пребывать ей покойною в поступках и желаниях»{999}.

Последний том «Словаря» появился 5 августа, и той же датой помечено прошение Екатерины Романовны об отставке со ссылкой на «расстроенное свое состояние»{1000}. В рапорте особо подчеркивалось, что за годы руководства учреждением княгиня сделала «приращение» капитала на 526 188 руб. 13 ¾ коп.{1001} В «Записках» названа иная сумма: «Доходы увеличились на тысячу девятьсот пятьдесят рублей в год»{1002}.

Одновременно с прошением об отставке княгиня направила письмо статс-секретарю императрицы Д.П. Трощинскому, в котором поясняла: «Если всемилостивейшей государыне угодно, я с радостью при должности в Российской Академии останусь, дабы окончить начатое мною»{1003}. Именно такое поведение Екатерина II называла «двоякостями».

Дашковой был дан отпуск с сохранением жалованья. Любопытно, что в черновике указа после лестной оценки труда княгини имелись строки: «Желала бы я, чтоб вы не оставляли вовсе того места, где служение ваше ознаменовано успехом и пользою, и для того дозволяю вам…» Эти слова были зачеркнуты. Вместо них осталось: «Увольняю вас по желанию вашему для поправления здоровья и домашних дел»{1004}.

Почему так? Ведь сначала Екатерина II намеревалась сказать, что и она не против скорейшего возвращения старой подруги. Но вышло: уходя, уходите. Княгиня указала на Зубова, который буквально перед ней проскользнул в кабинет государыни и какое-то время оставался там. Войдя за ним, «я увидела вместо ясного спокойного выражения лица… физиономию возмущенную и даже с признаками гнева. Вместо сердечного прощания, она сказала мне только:

– Желаю вам счастливого пути, княгиня».

Что же произошло?

Как рассказано в «Записках», на следующий день выяснилась причина негодования. Екатерине II внушили, что старая подруга покидает город, не оплатив долги дочери. Портной, шивший для Анастасии и Андрея Щербининых, принес государыне жалобу и представил вексель, подписанный обоими супругами. Дашкова отказывалась платить по нему, т. к. «это счет мужского портного, поставлявшего одежду самому Щербинину и ливреи его лакеев». Княгиня писала: «Я не брала на себя обязательств платить долги моего зятя, владевшего состоянием, равным моему»{1005}.

Из мемуаров неясно, какое дело было Екатерине Великой до панталон господина Щербинина? Согласно княгине, на нее наговорил Зубов, показав государыне прошение портного.

Перед нами вершина айсберга, где Дашкова, сославшись на мелочный случай, лишь обнаружила проблему. «Я не хотела уехать из Петербурга, не заплатив долги дочери. У меня был еще свой долг в банке в тридцать две тысячи рублей, которым я ликвидировала свои заграничные долги»{1006}. За 12 лет, при щедрых пожалованиях со стороны императрицы, княгиня не покрыла заем? Вместо этого покупала и меблировала дом в столице, отстраивала Троицкое. Екатерина II имела основания возмутиться.

«Я заплатила большую часть долгов моей дочери, остальное же обязалась уплатить вскоре же по моем приезде в Москву», – уверяла Дашкова. Ее слова вступают в противоречие с письмом директора Дворянского заемного Банка П.В. Завадовского, который 21 марта 1795 г. сообщал Александру Романовичу о сестре: «Та беда, что она и в самый приличный поступок вольет чего-нибудь вонючего. Она должна в Банк серебром, отнеслась с просьбою… чтоб велели принять ассигнациями, или же по милости заплатить за ее сей долг. В обоих случаях отказано, а срам при нас»{1007}.

Это произошло уже в марте 1795 г. Значит, уехав из Петербурга в конце августа прошлого, 1794 г., Дашкова оставила долг в Банке, оправдываясь тем, что после путешествия по имениям все вернет. Из столицы княгиня отправилась в белорусское Круглое, потом под Москву в Троицкое, оттуда в Андреевское к брату. Но собрать нужную сумму не удалось. Весной нового года Екатерина Романовна вернулась в Петербург и заявила, что сама заплатить не может.

Ассигнации стоили гораздо дешевле серебра, и даже предложение внести их «в полтора» раза больше не спасало. К концу царствования обмен иногда шел по 10 копеек за бумажный рубль. Кроме того, Екатерина II была вправе посчитать, что и так сильно помогла подруге, отдав в опеку имение дочери и сохранив жалованья по Академии.

Когда инцидент был исчерпан? Не при жизни Екатерины II и даже не при Павле I. Перед коронацией Александра I княгиня взяла уже в Московском дворянском заемном банке 44 тыс. Часть суммы была потрачена по прямому назначению, часть ушла на покрытие новых долгов Павла Михайловича, а частью, наконец, погасили старый кредит в Заемном банке. В 1804 г. молодой император выдал из казны искомые 44 тысячи{1008}. На этом фоне часто цитируемые слова Марты Уилмот о том, что княгиня – единственный человек, который платит свои долги, – объясняются неосведомленностью.

Вернемся назад. Уезжая из Петербурга, Дашкова оставляла крупный долг. Зубов донес об этом государыне, показав, как наименьшую из жалоб, прошение портного. Но был еще один момент, могущий вызвать гнев императрицы. В «Записках» княгиня рассказала, что в последний вечер, когда Екатерина II ушла к себе, у дверей бабушки великий князь Александр и «его прелестная супруга случайно заградили мой путь, разговаривая с князем Зубовым». Наша героиня «шепнула» последнему о своем желании проститься. Тот пошел доложить, и после этого Дашкову встретили крайне неласково.