Услышав эти слова, жители Ведермеля сильно приуныли, ведь каждому радостно было считать себя другом Осберна и находиться под его защитой. Несколько женщин расстроились до слёз, не говоря уж о бабушке и кормилице. Впрочем, юноша заранее рассказал о своём замысле Стефану Едоку, и тот уже сложил вещи, нужные в пути.

Не нашлось в Ведермеле ни мужа, ни жены, припомнившего Осберну обиду, ведь никто не получал от него ничего худого, только доброе. Так все и сказали. И когда речи были произнесены и вновь наступило молчание, Осберн вымолвил:

– Дедушка, ты хозяин Ведермеля, но в последние годы по нужде ты делил свою власть со мной. Впрочем, ты возлагал на меня и многие обязанности, и я посильно принимал и исполнял их. Потому я и решил, что славно было бы назвать перед своим уходом наставника, чтобы частица моей воли, моей силы и мудрости жили в Ведермеле после того, как сам я уйду, думаю, ты вряд ли пожелал бы другого. Если же я ошибаюсь, прошу, поправь меня, и я оставлю всё как есть, и ты будешь единственным хозяином Ведермеля до моего возвращения.

Николас заговорил в ответ, и слова его были о том, что и сам он предпочёл бы оставить в Ведермеле удачу и мудрость Осберна и что распоряжаться в таком большом и богатом владении, как Ведермель, стало ему слишком тяжко, и он с радостью принял бы любого, кого Осберн оставит вместо себя. Да, по правде, он уже знает, кто бы это мог быть.

Тогда Осберн повернулся к Стефану и произнёс:

– Ты, Стефан, больше, чем кто-либо другой, знаешь, что у меня на уме, и ты, как я считаю, опытный и испытанный воин, а потому скажи, если я назначу тебя моим наставником, сделаешь ли ты всё возможное вместо меня, будешь ли уважать господина Николаса и мою бабушку и воздашь ли добром всем людям?

Стефан ответил:

– Я сделаю всё, что смогу, если люди не возненавидят меня лишь за то, что я не ты.

Жители Ведермеля ответили громкими криками приветствия, но сердца их разрывались от любви к Осберну, от страха его потерять и от надежды на его возвращение. Поэтому-то и казалось тогда, что они были готовы пообещать всё, что угодно.

Осберн же ответил так:

– Стефан, друг мой и товарищ, протяни руку, чтобы я пред всеми передал тебе то мастерство, каким обладаю.

Так Стефан и сделал, и они пожали друг другу руки.

Затем Осберн, взглянув на него, произнёс:

– Посмотрите, друзья, пока мы говорили, сгустились сумерки. Так накройте на стол, женщины, зажгите свечи в зале, чтобы в последний раз пред долгой разлукой мы вместе ели и пили.

Так и было сделано: все принялись за еду, а затем внесли и напитки, и каждый выпил чашу за Осберна, а он за всех, а когда чаши наполнили ещё раз, за Ведермель, а затем за Дол и последнюю за удачу Осберна.

И с уст юноши слетели слова, он встал и запел:

Все решили, что славная получилась песня, и воспрянули духом, будто бы недалёк был сам день возвращения Осберна, когда они вновь будут счастливы вместе.

На следующее утро Осберн на добром коне да с дорожной сумой, полной денег, выехал в путь. Он подпоясался Широким Косарём и взял с собой чудесный лук со стрелами. Кольчугу же, Плетение Хардкастла, он не стал брать, надев лишь белый шлем-бацинет, ибо юноша решил, что друг его, сэр Медард, снабдит его доспехами. Все домашние вышли к изгороди проводить Осберна, но только Стефан Едок отправился с ним дальше. За дружеской беседой они проехали вместе, бок о бок, до холмов, и когда взобрались на вершину, Осберн, натянув поводья, произнёс:

– Теперь, друг мой, поверни назад и позволь мне следовать своей дорогой.

Они оба развернулись и посмотрели вниз, на Ведермель. Стефан указал туда рукой и спросил:

– Ты, кого любят более прочих, как ты думаешь, сколько пройдёт времени, прежде чем ты вновь увидишь эти места?

– Не знаю, – ответил ему Осберн. – Я в руках Судьбы и следую туда, куда ей угодно. Но, признаюсь тебе, я надеюсь, и молился об этом, чтобы прошло не более пяти лет. Тогда мне будет двадцать и ещё три года, а она будет на несколько недель младше, и если я найду её живой, то мы сможем исполнить долг мужчины и женщины, долг продолжения рода. Если же она умрёт или найдётся верный свидетель её смерти, то в тот же миг я развернусь и приеду сюда, к тебе, чтобы, если смогу, жить и умереть в Ведермеле. Есть ещё третий путь, ведь может так случиться, что мне суждено скитаться по свету, не находя её, до тех пор, пока я не состарюсь. И тогда я всё равно вернусь домой либо с ней, либо с памятью о ней. Я не наказываю тебе помнить меня, ведь в этом нет нужды, но попрошу, оставайся здоровым и весёлым, чтобы, когда я вновь увижу твоё лицо, оно изменилось как можно меньше.

На этом они расстались, и Осберн уехал не оглядываясь.

На второй день после расставания со Стефаном юноша въехал в ворота Истчипинга и поднялся по городским улицам к замку. Многие горожане узнавали его и гостеприимно выкрикивали приветствия, но Осберн ни разу не остановился, лишь подъехав к замку, он спешился во внешнем дворе и спросил сэра Медарда. Здесь его тоже хорошо знали, и, радуясь его приезду, завалили множеством вопросов о жизни и новых свершениях, но юноша, отвечая так кратко, как мог, настаивал на встрече с сэром Медардом. Тогда ему сказали, что тот сидит в верхней жилой комнате и Осберн может сразу же пройти к нему, ибо, хотя у сэра Медарда и был в тот день гость, никто не сомневался, что славный рыцарь только обрадуется своему соратнику.

Осберна ввели в комнату, и сэр Медард сразу поднялся, радостно приветствовав его, обнял и поцеловал. А затем, обернувшись, обратился ко второму своему гостю, с которым он и сидел в верхней комнате замка:

– Взгляни, сэр Годрик, вот герой, и, мне кажется, ты будешь рад поговорить с ним после того, как мы разопьём по кубку.