Спустя три дня после публикации памфлета Ходжи, 29 октября 1957 г. у Тито случился «острый приступ люмбаго». Поэтому он не мог посетить Московскую конференцию коммунистических партий всего мира, посвященную сорокалетию Октябрьской революции [1723]. На конференцию были приглашены и представители СКЮ, которые из-за предосторожности потребовали от Москвы пояснений, как она будет организована. «Нам ответили, – писал Кардель, – что это будет прежде всего консультация, и если будет подготовлен и принят какой-нибудь открытый документ, он будет основан на идеях мира и мирного сосуществования». Когда в октябре пришел набросок этого документа, оказалось, что Советский Союз настаивает на догматичной интерпретации социалистической солидарности и укреплении лагеря с СССР во главе. Это было для Югославии неприемлемо[1724]. На торжествах, организованных между 3 и 19 ноября 1957 г., югославскую делегацию вместо Тито возглавили Кардель и Ранкович, и это сильно разозлило Хрущева, поскольку он планировал выступить перед общественностью вместе с Тито и Мао Цзэдуном, которые бы расположились слева и справа от него[1725]. Эту возможность он рассчитывал использовать, чтобы созвать «совещание коммунистических и рабочих партий социалистических стран», которое после венгерской катастрофы обновило бы руководящее положение КПСС и завершилось бы общим заявлением: в нем бы они подтвердили основополагающие начала «социалистического развития», как их диктовал советский опыт. Карделя он намеревался убедить изменить свою отрицательную позицию, и с этой целью пригласил югославскую делегацию на ужин в Подмосковье. Дело дошло до бурных обсуждений, в ходе которых Хрущев упрекнул югославов в том, что они не хотят подписывать декларацию, поскольку боятся обидеть американцев: «.вам нужна американская помощь, пшеница, вы забыли о марксизме. Отдаляетесь от социализма, если его уже не отбросили Мы думали, что в Бухаресте уже обо всем договорились. Сейчас вижу, что я просчитался. Боюсь выйти перед советским народом и партией и открыто сказать, что меня югославы обвели вокруг пальца»[1726].

По мнению остальных двенадцати делегаций, которые подписали декларацию, причину нежелания югославов подписывать ее следовало искать в их ошибочных и чуждых марксизму-ленинизму убеждениях, которые касались соотношения сил в мире, и в недооценке опасности империализма, особенно американского. Югославский тезис, что существование двух военных блоков усиливает международную напряженность, неприемлем, поскольку Варшавский договор служит защите достижений социализма и поэтому является важным фактором в защите мира. НАТО – это средство разжигания империалистических конфликтов. Югославская концепция миролюбивого сосуществования отдаляет от ленинских принципов, поскольку игнорирует идеологическую составляющую. Югославы считают, что социалистические силы в мире сильны и поэтому их не следует объединять в лагерь. Это означает, что они бросают на самотек рабочее движение и противятся марксистско-ленинской доктрине об общей борьбе. Югославы хотят усидеть на двух стульях и тем самым наносят вред важнейшему оружию, которым располагает интернациональный рабочий класс[1727].

Вместе с делегатами других 63 коммунистических и рабочих партий, присутствовавших в Москве, югославы 19 ноября подписали Манифест о мире, но советских лидеров это не удовлетворило. В связи с этим Кардель выступил с речью, которая вызвала одобрение, но это его не успокоило, принимая во внимание то давление, которое в предыдущие дни на него оказывал Хрущев. Его нервы были так истощены, что по пути домой, не доезжая Будапешта, он упал в обморок [1728]. Из Москвы он вернулся в плохом настроении, но в твердой уверенности в необходимости продолжать развитие своей политической мысли. В этом его укрепил и IX Съезд ЦК СКЮ, который состоялся на Бриони 7 декабря 1957 г. Участники единогласно одобрили поведение югославской делегации, при этом с оптимизмом подчеркнули, что разница во мнениях не может быть препятствием для «братского сотрудничества» между коммунистическими партиями и государствами. Но это было легче сказать, нежели сделать[1729].

Между тем на горизонте стали собираться новые тучи. Нельзя было предугадать, что может обостриться напряженность между югославскими народами, особенно между сербами и хорватами. В Хорватии распространялись слухи о «сербокоммунизме». Хорваты считали, что сербы получают от режима наибольшую выгоду. Сербы, черногорцы и македонцы, напротив, чувствовали себя обделенными при сравнении своего уровня жизни с уровнем жизни словенцев и хорватов. Расхождения можно было увидеть и во влиятельных партийных и интеллектуальных кругах, где слышались протесты против привилегий, которыми пользовались северные республики. Известный сербский писатель Добрица Чосич, член ЦК СК Сербии и протеже Ранковича, много раз открыто говорил об этом, указывая, что хорватские «товарищи» саботируют развитие сербских краев[1730]. В своем дневнике в сентябре 1954 г. он записал: «Огромная дороговизна. Жизнь всё тяжелее. Белград в полумраке, всё дольше отключение электричества. Все от министра до пенсионера обеспокоены положением крестьянства. Все недовольны, все ненавидят словенцев»[1731].

В Словении, которая была принуждена перечислять союзному правительству десять процентов ВВП, накопившееся недовольство прорвалось 13 января 1958 г. в угледобывающем «красном регионе» Трбовле, где вспыхнула первая после войны большая забастовка. Так же как и их отцы, бастовавшие против Белграда в 1924 г., четыре тысячи шахтеров на три дня прекратили работу. Они требовали повышения зарплаты, а также выражали недовольство распределением доходов, которое было предписано из центра. Этими действиями они очень удивили власть, которая оказалась перед неожиданным вопросом: как возможна забастовка в стране, в которой у власти народ, который правит народом и для народа? Абсурдности добавляло то, что коммунисты среди рабочих оказались в стороне, поскольку никто из них не был выбран в забастовочный комитет. Ведущий партийный функционер Миха Маринко, родом из Трбовле, отправился договариваться с шахтерами, но вызвал такое раздражение, приехав на мерседесе, что еле унес ноги. Было похоже, что забастовка может перекинуться и на другие рудники и фабрики в Словении. Начались аресты курьеров с письмами, в которых забастовочный комитет обращался к рабочим коллективам в республике и призывал их присоединиться к ним. ЦК Словении ситуацию оценил как опасную[1732]. Эдвард Кардель, который сперва пытался скрыть эти события от Тито, расценивал их как поражение. На Съезде ЦК СКЮ 24 января 1958 г. он сравнил события в Трбовле с венгерскими и отметил, что это «просто случайность, что в Трбовле не пришлось применять оружие». Но в отличие от венгров, бастующие шахтеры не выдвигали «контрреволюционных лозунгов», хотя и это могло произойти. Если бы это случилось, власть была бы «вынуждена силой оружия подавить восстание. Могу сказать, что мы были готовы к этому, и мы бы не передумали, если бы кто-то посмел поднять руку на достижения социализма нашего рабочего народа»[1733]. Самым суровым оказался Матия Мачек, один из самых кровавых послевоенных ликвидаторов, который отличился жестким высказыванием: «.не армию, дайте им вина и спихните всех в яму». Писатель Боян Штих выразил юмористический протест: купил шахтерский шлем и кирку и так ходил по Любляне. Закончил в тюрьме[1734].