Среди политиков тогда возобладал здравый смысл. В Трбовле были посланы несколько активистов, которых возглавил заместитель председателя исполнительного веча Стане Кавчич. Начался диалог с шахтерами, которые, по сути, смогли добиться того, чего хотели: повышения цен на уголь и зарплат. По словам Кавчича, словенские теоретики и практики «получили хороший урок, который окажет влияние на развитие и политику»[1735]. Хотя Тито осудил забастовку как дело рук «империалистических сил» и «враждебных элементов», важно, что Исполнительный комитет на секретном заседании 6 февраля 1958 г., на котором присутствовали представители республик и союзных органов, коснулся сути проблемы, а именно отношений республик между собой и центром, и задался вопросом, какой подход следует избрать в отношениях «партия – общество». В то время как Тито говорил об «административных мерах», словенцы защищали либеральную политическую линию, которую обозначил VI Съезд. Кардель констатировал, что после 1952 г. наступил «застой в развитии, и это привело к укреплению во всех сферах бюрократических тенденций, а партия утратила свою идеологическую функцию». Всё это явилось причиной первого столкновения в югославских государственно-партийных верхах, которое хоть и не имело тяжелых последствий, но явилось предвестником противоречий, которые сохранялись до смерти Тито, впрочем, как отмечает Душан Биланждич, и впоследствии – вплоть до распада Югославии [1736].

Кардель больше не говорил впустую, он теперь хорошо осознавал, что в 1954 г. вместе с Джиласом частично поражение потерпел и он сам, и что после осуждения последнего СКЮ впала в глубокий моральный и психологический кризис. На одном из партийных собраний было высказано следующее предостережение: «Мы, товарищи, должны быть сейчас и в дальнейшем бдительными и широко раскрыть глаза, даже тогда, когда читаем то, что написал товарищ Кардель»[1737].

Исполнительный комитет 17 февраля 1958 г. отправил членам партии письмо, в котором было резюмировано сказанное на состоявшемся несколькими днями ранее заседании о политическом кризисе системы. С привлечением аргументов, которые недалеко ушли от слов Джиласа, осуждалась коррупция партийных функционеров, бюрократизм и привилегии, и впервые признавалось, что в Югославии появились партикуляристские, националистические и шовинистические тенденции[1738]. Но не был поднят главный вопрос – вопрос об отношениях республик и центра. Тито выдал главные тезисы этого письма за свои, а Кардель и Ранкович их в своих выступлениях не упоминали, словно и не читали его; иностранные дипломаты увидели в этом признак разобщенности в верхах партии и попытку маршала укрепить свою власть и стать главным судьей между различными течениями, которые возникали внутри СКЮ[1739]. Несмотря на это, письмо имело среди партийцев большой отклик. «Это самый революционный документ после того, как партия пришла к власти» – отметил Добрица Чосич и в то же время прозорливо добавил, что «письмо так и останется бескровным пропагандистским шагом, за ним не последуют законы, постановления, государственный контроль и прежде всего свободная и беспристрастная критика со стороны печати и общественного мнения. Опять палка согнется о маленького человека» [1740].

Югославские политики начиная с февраля 1957 г. готовили новую партийную программу, от старой в рабочем порядке отказались еще на VI «загребском» Съезде. Она должна была быть принята на VII Съезде СКЮ, который с большим запозданием хотели провести в ноябре в Любляне. В последний момент его перенесли на апрель следующего года, поскольку в партийных верхах в группе Карделя появилась некоторая озабоченность из-за готовности Тито сотрудничать с СССР. Только когда маршал отменил свою поездку в Москву на празднование Октябрьской революции, отношения между главными политиками стабилизировались, и Кардель мог дальше продолжать свою работу. После смерти Сталина он был уверен, что Югославия в новых обстоятельствах действительно имела влияние на международной арене. «Советские правители потерпели поражение. Мы не только доказали, что имеем право, но и что мы в состоянии сопротивляться»[1741]. Однако из-за дела Джиласа, а также из-за польских и венгерских беспорядков начался застой в том, что касалось демократической реформы. Александр Ранкович использовал беспорядки для укрепления своего влияния, которое и без того уже было огромным из-за успеха, которого УГБ добилось в борьбе с информбюровцами. Всё это тормозило развитие демократических процессов, и в итоге начался возврат к централизму. После нового спора с Хрущевым Кардель надеялся, что можно снова попробовать провести реформу и поэтому с головой ушел в подготовку VII Съезда[1742]. Он утверждал, что советские попытки заставить югославов следовать их линии «очень напоминают практику Информбюро» и что настал именно тот момент, когда должна быть представлена собственная идеологическая концепция. В этом ему помогала многочисленная группа экспертов и партийных функционеров. Под звуки музыки Бетховена он почти всё лето, вопреки болезни, с увлечением отшлифовывал свои идеи и в то же время осознавал, что создает утопию. «Тем не менее, – говорил он сотрудникам, – у утопий есть свойство воплощаться»[1743].

Набросок программы Кардель по предложению Тито направил всем «братским» коммунистическим партиям с просьбой высказать свое мнение и предложения по улучшению[1744]. Это был скорее вежливый жест, нежели готовность к диалогу, поскольку было ясно, что текст противоречит советской идеологической доктрине. Когда Велько Мичунович принес его главному идеологу КПСС М.А. Суслову, хранителю ортодоксальных взглядов и открытому врагу югославских ревизионистов, между ними разразилась громкая ссора[1745]. Московское Политбюро сделало вывод, что Тито хочет захватить власть над международным коммунистическим движением и объявить идеологическую войну КПСС. В качестве протеста в последний момент был отменен запланированный визит председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова в Югославию, в то время как Хрущев письменно обратился к самому маршалу и попытался его убедить отказаться от наиболее радикальных тезисов партийной программы. Отозвались и поляки, которые послали в Белград двух своих представителей. «Не создавайте нам трудностей, поскольку русские и так будут против». Если бы предлагаемые изменения были внесены, они бы лишили программу ее сути и практически ее уничтожили. Тито велел сделать в тексте несколько формальных, но несущественных поправок[1746]. Этим советские руководители, конечно же, не удовлетворились и не смирились.