основе закрытого общества, является любовь к человечеству, а само общество, в котором действует эта мораль, – открытое общество, свободное от групповой узости и вражды и представляющее собой высшую форму социальности. В пределе оно охватило бы собой все человечество, но реально членами такого общества являются избранные, исключительные личности, моральные герои. Если закрытые общества возникают на местах вынужденных остановок жизненного порыва, заторможенного косной материей, то открытое общество имеет иное происхождение. Жизненный порыв, не остановленный полностью, идет дальше, но теперь его движение возможно лишь через воплощение в избранных личностях, способных к бесконечному совершенствованию. Именно в этом, по Бергсону, следует видеть перспективу дальнейшего развития человечества, а значит и прогресса универсума.

Итак, в отличие от статической морали, динамическая мораль не безлична: напротив, ее действенность зависит именно от того, насколько полно она воплотится в личности, становящейся нравственным образцом. На смену принуждению, составлявшему ядро статической моральной обязанности, приходит, таким образом, призыв со стороны избранной личности. Свободным, исходящим из глубины души ответом на призыв, стремлением к следованию образцу[573] скрепляется общность представителей динамической морали, среди которых Бергсон выделяет мудрецов Древней Греции, пророков Израиля, христианских мистиков.

В классической древности открытая мораль лучше всего выражена, полагает Бергсон, у того, кто был «вдохновителем всех великих философских учений Греции», – у Сократа. Казалось бы, он чрезвычайно высоко вознес разум, превратив саму добродетель в науку. Но если посмотреть пристальней, то станет ясно, что его миссия была по существу религиозной или мистической: ведь его учение, столь рациональное, основано на чем-то превосходящем чистый разум – он прислушивается к постоянно сопровождающему его голосу «демона» (с. 64)[574].

Древнегреческие мудрецы и израильские пророки, по Бергсону, находились еще в состоянии перехода от статики к динамике; в них динамическая мораль воплощена не полностью. Если чистая статика в морали была бы инфрарациональной, то чистая динамика – сверхрациональной, то есть превосходящей разум. Переходное же состояние – собственно рациональное: именно на стадии интеллекта, отрешенности, «атараксии» или «апатии» по отношению к старому, закрытому остановились античные мыслители. По отношению к новому – это чистое созерцание: здесь нет еще постоянной творческой деятельности, которую Бергсон увидел лишь у христианских мистиков. Эта «деятельность в духе Христа» выражалась в основном в пропаганде идей христианства и в организации монастырей.

Взаимодействие двух типов морали, двух форм моральной обязанности прослеживается через понятие справедливости. Прежде Бергсон соотносил здравый смысл с истинной справедливостью, воплощенной в благом человеке. В «Двух источниках» главным принципом деятельности великой моральной личности также является «дух справедливости». Продолжая прежнюю тенденцию, Бергсон четко различает два типа справедливости – формальную, исторически сложившуюся в процессе обмена вещами и основанную на утилитарных потребностях (она представлена, с его точки зрения, в платоновском «Государстве»), и истинную, которая, как он полагает, должна была бы действовать в отношениях между людьми.

Первый тип справедливости всегда отвечал социальной необходимости: подчинение справедливости подобного рода было продиктовано давлением общества на индивида. Но, подчеркивает Бергсон, эта справедливость неизбежно была ограниченной и относительной: так, в античности не существовало справедливости для рабов, и это казалось естественным. Но вот возникает знаменитый вопрос, свидетельствующий, по мнению Бергсона, о возможности совсем иной справедливости: «“Что бы мы сделали, если бы узнали, что для спасения народа, для самого существования человечества где-то невиновный человек осужден на вечные муки?” Мы бы, возможно, согласились с этим, если бы подразумевалось, что некое волшебное зелье заставило бы нас забыть и никогда больше ничего не знать об этом. Но если бы необходимо было знать и думать об этом, необходимо сказать нам, что этот человек подвергается жестоким мучениям для того, чтобы мы могли существовать, что в этом основное условие существования вообще, – ну, нет! Лучше уж согласиться, чтобы ничего больше не существовало, лучше дать взорвать планету!» (с. 80–81). Здесь, как видим, вновь присутствуют темы Достоевского, на сей раз из «Братьев Карамазовых».

Переход от первого типа справедливости ко второму совершается не плавно, постепенно, а скачками, и первый такой решающий сдвиг, в результате которого справедливость поднялась над социальной жизнью, приобрела категорический и трансцендентный характер, произошел, по Бергсону, благодаря пророкам Израиля, придавшим ей «неистово повелительный характер» (с. 81). Второй сдвиг, собственно переход от закрытого к открытому, осуществился в христианстве, и мораль «открытой души» – это мораль, возвещенная в Евангелии, мораль чистой духовности, которая несет людям радость, свидетельствуя о преодолении материальных препятствий: для члена открытого общества препятствий больше не существует, поскольку они утрачивают в его глазах всякое значение.

Чтобы понять новую мораль, нужно вслушаться в то, что говорят великие моральные личности. Если для максим статической морали прекрасно подходят безличные формулировки, поскольку в ней нет движения, то положения динамической морали, выражающей постоянное изменение и прогресс, прежде всего должны быть прочувствованы (в связи с этим Бергсон продолжает свою прежнюю критику языка). Тогда выяснится, что стержнем новых этических представлений являются принципы милосердия и любви. «Открытая душа» может найти своих последователей, вырвать их из оков привычного автоматизма и повести за собой, пробудив в них «первичную эмоцию», дремлющую в любом человеке. Именно такая эмоция, несущая в себе «энтузиазм движения вперед» (с. 53), радость освобождения, является основой моральной обязанности открытого общества. Убеждение в творческой силе этого первоначального чувства Бергсон вынес из чтения сочинений христианских мистиков, где они описывали свои ощущения слияния с Богом в состояниях экстаза.

По существу эмоция – это и есть интуиция, главными признаками которой были внеинтеллектуальный характер и непосредственное совпадение с объектом. Теперь рассматривается ее действие не в сфере познания, а в области морали; она уже не просто внеинтеллектуальна, а приобретает мистический оттенок, поскольку тот объект, на который она направлена и с которым непосредственно совпадает, – Бог. «Если интуиция представляет для Бергсона вершину человеческой жизни, вершину как познания, так и действия, то высшая точка этой вершины – творческая эмоция»[575].

Таким образом, сходство двух форм морали состоит в том, что обе они внерациональны. Бергсон достаточно резко порывает с традициями этического рационализма и строит свою этику на иных основаниях. Главным объектом его критики становятся прежние рационалистические теории морали, в частности кантовская концепция категорического императива как высшего принципа практического разума. В эпоху Бергсона было уже достаточно ясно, что одна из ведущих идей немецкой классической философии – идея рационально устроенного мира, организованного на разумных началах и реализующего разумные идеалы, – очень мало соотносима с действительностью. Философы и социологи искали какие-то иные основания форм социальной жизни, общественных установлений и институтов. Один из подходов и был предложен Бергсоном, различившим в этих целях «статическую» и «динамическую» мораль. Бергсон признает тот факт, что