открытой морали, а с другой, является «социальным чувством», что роднит его с моралью закрытой. «В нем реализуется, стало быть, та “смешанная” мораль, о которой “Два источника” говорят слишком мало и которая, однако… должна была бы составить главное в бергсоновской этике»[584].

Бергсон действительно не сформулировал новых нравственных принципов, но предложил новый способ обоснования этики, в рамках которого можно ретроспективно (в той мере, в какой здесь допустима «логика ретроспекции») выявить тенденции, ведущие к методологии исследования этических проблем, характерной для ряда философских течений XX века (в том числе персонализма и экзистенциализма).

Хотя оба типа общества, описанных в «Двух источниках», всегда переплетены, влияют друг на друга и как бы обмениваются некоторыми качествами, очевидно, что значение, которое придает Бергсон закрытому и открытому, статическому и динамическому, – далеко не одинаково. Можно сказать, что связь закрытого и открытого аналогична здесь отношению материи и жизненного порыва в «Творческой эволюции»: закрытое, статическое – своего рода трамплин для динамического, развивающегося именно как его антипод. При этом «обыденная мораль не упраздняется, но она представляется одним из моментов в ходе прогресса» (с. 62), динамическое поглощает статическое, которое в нем внутренне преобразуется. Но такое преобразование происходит путем скачка, и потому Бергсон подчеркивает, что от любви к семье, родине нельзя прямо перейти к любви к человечеству, как утверждала позитивистская социология. Подобно тому как человек отличается от животного не по степени, а по природе, так и высший уровень социальности означает известное преодоление условий человеческого существования (мы видим, какой облик приобретает здесь эта проблема, ключевая для всего бергсоновского творчества).

Бергсон не отрицал того, что возможны разные уровни свободы: ведь уже интеллект в какой-то мере освобождает человека от чисто природной детерминации, поднимает его над «естественным» бытием. Но только динамическая мораль соответствует, полагал он, истинному предназначению человека, его глубинной сути. Правда, Бергсон не очень прояснил свою позицию по поводу того, как решается проблема свободы в рамках динамической морали; этот вопрос попытались конкретизировать позже «в духе бергсонизма» исследователи поздней концепции мыслителя, в частности Р. Виолетт2'. С его точки зрения, христианская «схема потребности в творчестве», соответственно которой Бергсон описывает открытое общество, не ограничивает личной инициативы, поскольку побуждает действовать и творить «в том же направлении», но не копируя пассивно образец. Одно вдохновение допускает множество выражений, и все они подлинны и свободны. Бергсоновские представления, считает Р. Виолетт, близки здесь к концепции персонализма: человек несет ответственность за свое найденное или ненайденное предназначение прежде всего перед самим собой, а уже потом отвечает перед Богом, который вовсе не вменяет ему с необходимостью тот или иной способ поведения, предоставляя возможность личного выбора и решения. Поскольку моральная обязанность в реальном цивилизованном обществе включает в себя и принуждение, и призыв, человеку не дано полностью преодолеть рамки своего «естественного» состояния, но он может, услышав призыв, сделать усилие и перейти к иному способу существования. Если присутствие великой моральной личности побуждает человека принять принципы динамической этики, то моральная обязанность, свободно усвоенная им, становится субъективным принципом его поведения и определяет его на самом глубоком уровне, независимо от наличной социальной ситуации. Моральная личность, будучи сама для себя идеалом, не может осуществить себя до конца, дойти до предела в своем развитии. Она постоянно преодолевает себя, переходя к новым и новым границам, и в этом – естественный путь к трансценденции, к божественному.

Тот факт, что до сих пор нормы динамической морали выполняют лишь немногие, говорит о том, что большинство людей, пренебрегающих этой моралью, отказываются от своего подлинного «я» – и ответственность за это лежит на них самих. Жизнь людей в закрытых обществах легче для них, поскольку освобождает их от многих обязанностей – самостоятельности поведения, способности к нравственному выбору, тяжести ответственности. Но такая жизнь сближает их с животными, лишает собственно человеческих черт. Если, услышав призыв морального героя, люди не откликаются на него, значит, как сказали бы экзистенциалисты, они сами «выбрали себя» в качестве неподлинных личностей. А это, полагает Бергсон, чревато остановкой всего эволюционного процесса. Но и, напротив, жизненный порыв остановился в этих обществах потому, что большинство их членов примирились с существующим положением дел и отказались от свободы.

Описание Бергсоном «закрытых» обществ, несмотря на внешнюю беспристрастность, заставляет, на наш взгляд, вспомнить знаменитые антиутопии Дж. Оруэлла, О. Хаксли и Е. Замятина. Здесь та же картина практически полного подавления индивида социумом, тот же человек-винтик, чье индивидуальное «я» совершенно растворяется в безличной коллективности. Одним из первых Бергсон в обобщенном виде представил эти новые социальные феномены, чутко уловив многие черты тоталитаризма, нашедшего в XX веке разнообразные формы проявления[585]. Есть глубокие социокультурные и теоретические основания той философской позиции, которую занял здесь Бергсон и которая разрабатывалась философами и социологами XX века с различных точек зрения – от «Заката Европы» О. Шпенглера до «Восстания масс» X. Ортеги-и-Гассета и далее. Бергсоновский анализ вовсе не носит, как могло бы показаться, отвлеченный характер, он вполне предметен. «Закрытые общества» имели свой реальный прототип: тоталитарные режимы, возникшие и все яснее проявлявшие себя именно в то время, когда Бергсон размышлял о сущности социального и морального требования, о различных формах правления, о проблеме общественного прогресса.

В свете такой трактовки уточняется смысл бергсоновской концепции морали. Бергсон рисует здесь два предельных, альтернативных варианта, две модели дальнейшей эволюции человечества. Какой путь изберет для себя человек, как сложится его судьба – зависит от его собственной позиции. Тут нет какой-либо строгой предопределенности. Либо он будет продолжать «вращаться по кругу» вместе с себе подобными, обреченный на несвободу, либо прорвет круг, восприняв призыв морального героя, став свободным членом открытого общества. А от этого, в свою очередь, зависит, полагает Бергсон, и выживание мира: угаснет жизненный порыв или пойдет дальше – вот цена такого выбора. И сегодня, в свете тех проблем, с которыми столкнулось человечество, невозможно не оценить этот призыв Бергсона к свободе и самостоятельной личной позиции человека.

Бергсон создал одну из разновидностей элитарной концепции культуры, увидев возможность творческой самореализации человека, а вместе с тем и осуществления его культуросозидающих способностей, в деятельности избранных личностей. Элитарные теории разного рода когда-то критиковались в нашей литературе за антидемократизм. Бергсона уж никак нельзя обвинить в антидемократизме; просто он прекрасно понимал, что вызревание и распространение нового – новых нравственных представлений, общечеловеческих ценностей – процесс длительный и сложный, который не может охватить всех сразу, а вначале пробивает себе дорогу через отдельных людей – носителей этих ценностей. В этом плане идея об «избранных личностях», конечно же, верна: действительно, порой через годы