Следующей ночью я проснулся в два часа от раската грома. Дождь барабанил по крыше, громко булькал в трубах, и я подумал, насколько громче, должно быть, он стучит по прицепу Дэлоуэя. А если молния ударит в нефтяную скважину? Велика ли опасность пожара? Это был первый и довольно ранний осенний ливень; казалось, ему не будет конца. То и дело раздавались раскаты грома, сверкали молнии. Я слушал дождь пару часов, размышляя о Дэлоуэе и его сумасбродных идеях, которые, впрочем, в такую погоду вовсе не казались сумасбродными, и представлял, как венецианские каналы заполняются водой, а низенькие домики и нефтяные скважины сопротивляются ударам кулаков грома и сияющим копьям молний.

Наверное, эти думы и заставили меня одеться и в пять утра потащиться в потемках к Дэлоуэю. Дождь с грозой прекратились, но повсюду попадались плоды их труда – поломанные ветви деревьев, глубокие грязные лужи, доверху наполненные канавы и даже фонтаны, бившие из канализационных люков, крышки которых сорвало под напором грязной воды из стоков.

Других легковушек на дороге я не видел, только несколько пожарных машин и автомобили аварийных служб. Добравшись до Венеции, я сразу заметил, что район, где живет Дэлоуэй, обесточен – случилась крупная авария. Не имея других источников света, кроме фар, я поехал осторожнее. Венеция была похожа на мертвый город, на развалины после бомбардировки. Я не встретил ни души; лишь в некоторых окнах горели свечи. Однако улицы не были затоплены, и еще до восхода солнца я пересек узкий горбатый мостик – даже сигналить не пришлось! – припарковался на привычном месте, заглушил двигатель, погасил фары и вышел.

Теперь я должен описать все предельно точно.

Выключив мотор, я понял, что вокруг стоит абсолютная тишина. Шума грозы не было слышно, лишь изредка с крыши или листьев падали капли.

Вышка у жилища Дэлоуэя по-прежнему качала нефть, но со странным присвистом, которого я прежде не слышал. Свист сопровождался звонким дребезжанием, словно капли бились о металл.

Я подошел к берегу канала. Света было мало, но достаточно, чтобы не оступиться. Как я и представлял, канал был заполнен до краев.

Потом я услышал новые звуки: слабый ритмичный шорох и глухие удары, раздававшиеся с интервалом в три секунды, как будто в дно ударял шест гондольера.

Я вгляделся в черную мглу канала. Пульс участился, по шее пробежали мурашки. На мгновение мне показалось, что я вижу силуэты гондольера и пассажира, уплывающих от меня, но утверждать наверняка не могу.

Если бы я и набрался смелости последовать за ними, путь мне все равно преградила бы решетка, поэтому я побежал к машине за фонариком. На полпути обратно я замешкался, подумав, что лучше просто подогнать к каналу машину и посветить фарами, но я не был уверен, что смогу правильно ее поставить.

Я осветил канал фонариком.

Первый же луч снова выхватил, как мне показалось, Черную гондолу, которая уже почти скрылась за поворотом на Большой канал.

Но рука дрогнула, и пока я снова направлял луч, канал опустел. Я несколько секунд водил фонариком туда-сюда, вверх-вниз, но так ничего и не увидел.

Я подумал, не запрыгнуть ли в машину, чтобы проехать вдоль Большого канала, и позднее действительно сделал это, но сперва решил проверить прицеп. В конце концов, я не сильно шумел, и спящий Дэлоуэй мог меня не услышать. Проверка требовала всего нескольких секунд. Все виденное и слышанное мной было нечетким и могло оказаться лишь иллюзией, галлюцинацией, хоть и весьма реалистичной.

Горизонт на востоке порозовел. Я снова услышал непривычные звуки, свист и дребезжание, со стороны скважины, остановился, чтобы посветить туда, а затем на прицеп Дэлоуэя.

В скважине что-то сломалось. Случилась протечка, и тонкие струйки нефти брызгали на стену прицепа и даже в оставленное открытым окно.

Позднее некоторые свидетели утверждали, что молния дважды била прямо в крыши их домов, но расследование так и не установило, был ли ее удар причиной поломки насоса. Я считаю, что молния что-то включила.

Дверь в прицеп была закрыта, но не заперта. Открыв ее, я посветил внутрь. И не увидел ни Дэлоуэя, ни кого бы то ни было.

Первым делом я осмотрел койку Дэлоуэя под окном. В этот момент раздался свист, и нефть брызнула в окно, еще сильнее пачкая грубые коричневые одеяла. Нефть жутко воняла.

Затем я посветил наружу… и остолбенел от ужаса.

То, что я видел и слышал у канала, могло быть игрой воображения. Нельзя отрицать, что восприятие порой играет с нами злые шутки.

Но то, что я видел в доме, было, вне всякого сомнения, реальным и материальным.

Поломка насоса могла косвенно подтверждать гипотезу Дэлоуэя, но могла оказаться и случайностью.

То, что открылось мне, случайностью не назовешь. Это служит доказательством либо злых намерений сверхъестественных сил, либо, как настаивает полиция, хорошо спланированной мистификации. К слову, полицейские весьма многозначительно поглядели на меня, выдвигая эту версию.

Понадобилось время, чтобы прийти в себя и внимательнее осмотреть то, что так меня шокировало. Рассвет уже набирал силу, но без фонарика по-прежнему было не обойтись.

Чуть позже я совершил упомянутую ранее поездку вокруг Большого канала и тщательно все осмотрел, несколько раз спускаясь к воде и даже заходя на разрушенные мосты.

Несмотря на сильный нефтяной запах, я не увидел ни пятнышка нефти, ни лодки, ни тела.

Тогда я вызвал полицию. К своему стыду, я сразу же выложил им, что мой друг Дэлоуэй до смерти боялся утонуть в Большом канале и что этот страх мог послужить причиной его исчезновения.

Пожалуй, у меня не было выбора. Версию о самоубийстве полицейские еще готовы были рассмотреть. Но ожидать, что они всерьез воспримут теорию о коварном похищении человека черной, древней, почти вездесущей жидкостью, не стоило.

Полицейские уверили меня, что обыскали канал и не нашли ни утопленников, ни затонувших лодок. Прочесывать весь канал драгами они не стали.

На этом расследование завершилось. Что же касается вещественных доказательств, обнаруженных мной в прицепе, то, как я уже дважды говорил, полиция сочла их признаками мистификации, устроенной либо Дэлоуэем, либо мной.

Теперь и мое расследование окончено. Я решил не терзать себя думами о таящейся в глубокой тьме разумной форме жизни, которая на потеху себе позволяет человеку совершать самые смелые технологические прорывы и посвящает в свои дьявольские планы лишь тех, кто служит ей, добровольно или по принуждению. Нет, я больше об этом не размышляю, какими бы убедительными ни были виденные мной доказательства. Я едва не рехнулся, увидев их, и наверняка рехнусь, если продолжу о них думать.

Доказательства – найденные мной за домом Дэлоуэя, когда я развернулся лицом к улице, и повергнувшие меня в ужас – были следующими: длинная глубокая полоса в земле на берегу канала, со стороны прицепа, словно прочерченная килем вымазанной нефтью лодки, и ведшие от нее к забрызганному прицепу и обратно узкие нефтяные следы остроносых сапог Черного гондольера, причем на обратном пути он ставил ступни чуть шире, а шагал не так размашисто – будто нес что-то тяжелое.