– И вы с ним сидели? – Я говорил вполголоса в надежде, что Дженни поймет намек, но ее голос звучал все громче и громче.

– Я пыталась! Я не могла даже смотреть на эти дыры, но мне казалось – если Пэт прав, то я должна его поддержать, а если нет, то почему бы в этом не убедиться, понимаете? Вдобавок так у нас появился бы хоть какой-то совместный досуг, пусть и не романтический ужин. Но в результате я настолько не высыпалась, что пару раз чуть не уснула за рулем, я просто была не в силах больше с ним сидеть. Я уходила спать заполночь, а Пэт поднимался в спальню, только когда у него уже глаза сами закрывались – сначала часа в два, потом в три, четыре, пять. А иногда по утрам я находила его спящим на диване перед мониторами, расставленными на кофейном столике, или на стуле за компьютером – всю ночь он читал в интернете про животных.

– Если Пэт прав… Значит, на том этапе вы уже сомневались насчет животного.

Дженни набрала воздуху, и на секунду мне показалось, что она снова на меня набросится, однако она обмякла и откинулась на подушки.

– Нет, – ответила она тихо. – Я уже знала, что на чердаке никого нет. Если там кто-то был, почему я ничего не слышала? По всему дому камеры, так почему же мы ни разу ничего не увидели? Я пыталась убедить себя, что, возможно, животное все-таки существует, но в глубине души знала, что его нет. Однако к тому времени было слишком поздно. Дом изуродован, мы с Пэтом почти не общаемся. Я не могла вспомнить, когда мы в последний раз по-настоящему целовались. Дети все время на взводе, хоть и не понимают почему.

Она замотала головой по подушке.

– Я знала, что должна что-то предпринять, остановить все это – я же не тупая и не сумасшедшая. К тому моменту я все понимала, но не знала, что делать, – на такие темы книжек с советами не пишут, и форумов таких в интернете тоже нет. Брачные консультанты такие случаи не разбирают.

– Вы не думали о том, чтобы с кем-нибудь поговорить?

Во взгляде Дженни снова блеснула сталь.

– Нет. Ни за что. Вы шутите?

– Вы оказались в сложной ситуации. Многим на вашем месте захотелось бы поделиться с кем-то своей проблемой.

– С кем?

– С вашей сестрой, например.

– Фиона… – Лицо Дженни исказила кривая усмешка. – Ну нет, это вряд ли. Я люблю Фиону, но, опять же, есть вещи, которых она просто не понимает. И в любом случае она всегда… Сестринская зависть, понимаете? Фи всегда считала, будто мне все легко дается, само падает в руки, а ей приходится надрываться. Она бы не сказала: “Ха-ха, теперь ты понимаешь, каково мне”, но точно подумала бы. И как бы мне это помогло?

– А друзья?

– Таких друзей у меня больше нет. Да и что бы я им сказала? “Привет, Пэту мерещится, что у нас в стенах живет какой-то зверь. По-моему, у моего мужа едет крыша”? Ага, конечно. Нет уж, я не такая дура. Скажешь одному человеку, и об этом узнают все. Говорю вам, я бы не допустила, чтобы над нами смеялись или, еще хуже, жалели нас. – Дженни воинственно задрала подбородок. – Я все думала про Шону – девчонку, с которой мы тусовались в детстве. Сейчас она превратилась в конченую суку. Мы с ней больше не общаемся, но если бы она об этом прознала, то мигом бы мне позвонила. Как только мне хотелось рассказать что-то Фионе или еще кому, я сразу представляла голос Шоны: “Дженни, привет! О боже, я слышала, Пэту совсем башню снесло. Ему розовые слоники на потолке чудятся, да? Кто бы мог подумать? Мы-то все воображали, будто вы идеальная пара, мистер и миссис Зануды, будете жить долго и счастливо… Как мы ошибались! Ладно, мне пора на массаж горячими камнями; звоню, просто чтобы сказать – мне та-а-ак жаль, что у вас все пошло кверху жопой! Пока-а!”

Дженни замерла, вцепившись пальцами в одеяло.

– Это единственное, что у нас оставалось: никто ничего не знал. Я постоянно твердила себе: “По крайней мере, никто не знает”. Пока люди считали, что у нас все отлично, у нас был шанс все наладить. Но если все считают вас больными на всю голову неудачниками, к вам начинают относиться соответственно, и тогда ваша песенка спета. Вам крышка.

“Как с тобой обращаются, так ты себя и чувствуешь”, – сказал я Ричи.

– Но есть же профессионалы – психологи, психотерапевты. Они информацию о клиентах не разглашают.

– Чего ради? Чтобы они сказали, что Пэт – псих, и забрали его в дурку, где он бы в самом деле свихнулся? Нет уж, психотерапевты Пэту были не нужны. Ему просто нужна была работа, чтобы некогда было переживать по пустякам, чтобы он ложился спать в нормальное время, а не… – Дженни оттолкнула рисунок с такой яростью, что он слетел с постели и с неприятным шорохом приземлился у моих ног. – А мне всего лишь нужно было продержаться до тех пор, пока он не найдет работу. Вот и все. И если бы все обо всем узнали, я бы этого не вынесла. Когда я забирала Эмму из школы, учительница мне улыбалась и говорила что-нибудь типа: “О, Эмма читает все лучше и лучше”, словно я нормальная мамаша, которая сейчас поедет в свой нормальный дом. Только в такие моменты я и чувствовала себя нормальной. Я нуждалась в этом. Лишь это держало меня на плаву. Если бы она сочувственно мне улыбнулась и похлопала меня по руке, потому что узнала, что Эммин папочка в психушке, я бы сдохла на месте, прямо в классе.

Воздух казался твердым от жары. На долю секунды я увидел себя и Дину, нам было лет четырнадцать и пять соответственно, – я выкручиваю ей руку у школьных ворот: “Заткнись, заткнись, никогда не говори про маму с посторонними, а не то я тебе руку сломаю!” Ее пронзительный вопль, похожий на свисток паровоза, и тошнотворное, захватывающее дух удовольствие от того, что я тяну ее запястье все выше. Я нагнулся, чтобы подобрать рисунок, а заодно спрятать лицо.

– Я ведь не многого хотела, – сказала Дженни. – Я не тщеславна и никогда не мечтала стать поп-звездой, главой корпорации или светской львицей. Я просто хотела быть нормальной.

Ее голос лишился последних остатков силы, стал сухим и бесцветным. Я положил рисунок обратно на кровать, но Дженни, похоже, не