нет сил. Я всего лишь старалась прожить день, не совершив еще какого-нибудь безумства. Мне просто хотелось спать.

Мы с Ричи в первый раз с фонариками обходим дом, замечаем смятое одеяло – и понимаем, что, когда случилась трагедия, кто-то лежал в постели.

– Значит, вы искупали и уложили детей. А что потом?

– Тоже пошла спать. Я слышала, как Пэт ходит внизу, но не хотела к нему спускаться – выслушивать очередной бред про зверя было бы невыносимо. Я попыталась читать, но не могла сосредоточиться. Мне захотелось поставить перед ящиком, где лежал значок, что-нибудь тяжелое, но я понимала, что это безумная затея. Так что в конце концов я выключила свет и попробовала уснуть.

Дженни остановилась. Никто из нас не хотел, чтобы она продолжала.

– А потом? – все же спросил я.

– Эмма заплакала. Не знаю, в котором часу – я то дремала, то прислушивалась, что Пэт делает внизу, и ждала, когда он придет. Эмме часто снились кошмары, еще с тех пор, как она была совсем крошкой. Я подумала, что у нее просто очередной кошмар, пошла к ней – а она сидит на кровати в полном ужасе, задыхается от рыданий, пытается что-то сказать, но не может. Я села рядом и обняла ее, она цеплялась за меня и так горько плакала. Когда она немного успокоилась, я спросила: “Ягодка, что случилось? Скажи маме, и она все исправит”. А она говорит… – Дженни глубоко вдохнула ртом. – Она говорит: “Мамочка, он в моем шкафу. Он меня утащит”. Я спрашиваю: “Кто в твоем шкафу?” – думала, ей приснился кошмар или, может, в шкафу паук – Эмма ненавидит пауков. Но она ответила… Ответила: “Зверь. Мамочка, это зверь, зверь, он смеется надо мной, скалит зубы…” И снова зарыдала взахлеб. Я говорю: “Нет там никакого зверя, это всего лишь сон”, а она как завоет – пронзительно, жутко, нечеловечески. Я схватила ее, начала трясти – раньше я никогда так не делала. Я боялась, что она разбудит Джека, но дело было не только в этом. Я… – Снова судорожный вздох. – Я боялась, что зверь услышит и нападет на нее. Я понимала, что там никого нет, но все равно – боже, я не могу об этом думать… Нужно было утихомирить Эмму, пока… Слава богу, она перестала выть, но все еще плакала, цеплялась за меня и показывала на свой рюкзак – он лежал на полу рядом с кроватью. Я разобрала только “там, там”, поэтому включила прикроватную лампу и вытряхнула все из рюкзака. Когда Эмма увидела это…

Палец Дженни завис над рисунком.

– Это… Она крикнула: “Он! Мамочка, это он! Он у меня в шкафу!”

Вздохи прекратились, речь Дженни замедлилась, голос стал тише. Теперь густую тишину палаты почти ничто не нарушало.

– Светильник у Эммы маленький, рисунок лежал в тени, так что я разглядела только черное пятно, а посреди пятна – глаза и зубы. “Милая, что это?” – спросила я. Но я уже знала. Эмма сказала… Она чуть-чуть отдышалась, но еще продолжала икать… Она сказала: “Зверь. Зверь, которого хочет поймать папа. Мамочка, прости меня, прости…” Я говорю ей спокойным голосом: “Не глупи, тебе не за что извиняться. Но ведь мы с тобой уже обсудили это животное. Оно ненастоящее, помнишь? Просто у папы такая игра. Он немного запутался, ты же знаешь”. Она выглядела такой несчастной. Эмма – чувствительная девочка, она ужасно терзается, если чего-то не понимает. Она встала в кровати на колени, обняла меня за шею и прошептала мне на ухо, словно боялась, что кто-то ее услышит: “Я его вижу. Уже много дней. Прости, мамочка, я старалась не обращать внимания…” Мне захотелось умереть – растаять, превратиться в лужицу и впитаться в ковер. Я-то думала, что мне удалось их уберечь. Ничего иного я и не хотела. Но эта тварь, этот зверь пробирался повсюду. Он был у Эммы внутри, у нее в голове. Я бы убила его голыми руками, но не могла – потому что он не существовал. Эмма говорит: “Я знаю, я не должна была никому рассказывать, но мисс Кэрри велела нам нарисовать свой дом, и он случайно такой получился… Прости, прости…” Я понимала, что должна увезти детей, но ехать нам было некуда. Зверь вырвался на свободу, от него уже нигде было не спастись. И я ничего не могла поделать, ведь я себе больше не доверяла.

Дженни легко коснулась кончиками пальцев рисунка, словно изумляясь, как этот крошечный листок бумаги изменил целый мир.

– Я сохраняла спокойствие. “Все хорошо, солнышко, – сказала я. – Я знаю, что ты старалась. Мама все исправит. Засыпай, а я посижу с тобой, чтобы зверь тебя не цапнул, ладно?” Я открыла ее гардероб и заглянула во все углы, чтобы она видела, что там никого нет. Я сложила ее вещи обратно в рюкзак, выключила светильник и села на кровать, взяв Эмму за руку. Она то и дело открывала глаза, чтобы проверить, рядом ли я, но после истерики она совсем выбилась из сил и в конце концов заснула. Тогда я взяла рисунок и пошла вниз к Пэту. Он сидел на полу в кухне. Дверца шкафа была открыта – того шкафа, в задней стенке которого он проделал дыру, – и Пэт присел перед ним, словно огромный зверь, готовый к прыжку. Одну руку он положил на полку, а в другой держал серебряную вазу – подарок от моей бабушки. Раньше ваза стояла на подоконнике у нас в спальне, я ставила в нее розовые розы, такие же, как в моем букете невесты, чтобы они напоминали нам о дне свадьбы… Пэт держал вазу за горлышко, словно собирался кого-то ею ударить. А на полу рядом с ним лежал нож, очень острый кухонный нож – один из тех, которые мы купили, когда еще готовили по рецептам Гордона Рамзи… Я спросила: “Что ты делаешь?” А Пэт мне: “Заткнись. Слушай”. Я прислушалась, но ничего не услышала – потому что там ничего не было! Я так и сказала: “Никого там нет”. Пэт засмеялся – на меня он даже не взглянул, все таращился внутрь шкафа. И он сказал, он сказал: “Он хочет, чтобы ты так думала. Он прямо там, за стеной, я его слышу, и если ты заткнешься хоть на секунду, то тоже услышишь. Он хитрый: сидит тихонько, но едва я соберусь сдаться, быстро скребет когтями, просто чтобы я не расслаблялся, смеется надо мной. Ну и похер, я умнее его, я всегда на шаг впереди. Да, у него есть план, но у