лучше. Он перестал даже откликаться на вакансии – да и кто бы нанял его в таком состоянии? Мы нуждались в деньгах, но даже если бы мне удалось устроиться на работу, разве я могла оставить детей с ним?

Я попытался издать какой-нибудь успокаивающий звук, но сам не понял, что в результате получилось. Дженни не останавливалась.

– Знаете, на что это похоже? На метель. Ты не видишь даже то, что у тебя прямо перед носом, слышишь только нескончаемый ревущий белый шум, понятия не имеешь, где ты и куда идешь, а снег все валится на тебя со всех сторон, летит, летит и летит. И все, что ты можешь, – это сделать следующий шаг. Не потому что он тебя куда-то приведет, просто иначе ты ляжешь и умрешь. Вот каково это.

Ее голос задрожал. Воспоминания о пережитом кошмаре разбухли в ее памяти и, казалось, готовы были лопнуть, словно черный гнилой фрукт. Чтобы избавить ее или себя – все равно – от мучений, я предложил:

– Давайте двинемся дальше. Это было в августе?

Мой вопрос прозвучал для нее пустым отзвуком в вое вьюги.

– У меня начались приступы головокружения – бывало, поднимаюсь по лестнице, как вдруг голова закружится, так что приходилось садиться на ступеньку, положив голову на колени, и ждать, пока все пройдет. И я стала забывчивой – могла забыть даже то, что только что произошло. Например, я говорю детям: “Надевайте пальто, едем в магазин”, и Эмма на меня странно смотрит и говорит: “Но мы же ездили туда утром”. Я заглядываю в шкафчики – и да, все, что я собиралась купить, уже есть, но я все равно ничего не помню – ни как ставила туда продукты, ни как покупала, ни даже то, что мы вообще куда-то уезжали. Или собираюсь в душ, а когда снимаю топ, то замечаю, что волосы у меня влажные: я только что приняла душ, явно меньше часа назад, но абсолютно этого не помню. Я бы решила, что схожу с ума, но мне было некогда волноваться еще и об этом. Я могла удержать в голове только то, что происходит в данную секунду.

Я вспомнил Брокен-Харбор, мое летнее пристанище, изгибы береговой линии, морских птиц, кружащих над волнами, высокие скаты серебристо-золотого света в сладком воздухе, ил, воронки и грубые стены там, где разбили лагерь люди. Впервые в жизни я видел это место в его истинном обличье – смертельно опасное, созданное и искусно заточенное для умерщвления, словно капкан, затаившийся на чердаке Спейнов. Эта угроза ослепила меня, загудела в костях черепа, как рой шершней. Для защиты нам нужны прямые линии, стены, для защиты мы строим прочные бетонные коробки, указатели, скученные многоэтажки – потому что они нам нужны. Без них, в пространстве, не нанесенном на карту, без опоры и привязи, разум Пэта и Дженни отправился в свободный полет.

– Хуже всего были разговоры с Фи. Мы созванивались каждое утро, если бы я перестала отвечать, она бы поняла, что случилось что-то плохое. Но это было так тяжело. Столько всего надо было не забыть! Перед ее звонком нужно было отправить Джека на улицу или в его комнату, иначе она могла его услышать, а я не собиралась рассказывать ей, что он больше не ходит в садик. Вдобавок нужно было помнить, что я говорила ей раньше. Сначала я делала пометки во время разговора, чтобы сверяться с ними на следующий день, но испугалась, что Пэт или дети найдут их и захотят узнать, в чем дело. И вечно нужно было весело щебетать, даже если Пэт в отключке лежал на диване, потому что до пяти утра таращился на проклятую дыру в стене. Это было ужасно…

Дженни смахнула слезу – рассеянно, словно прихлопнула муху.

– Дошло до того, что я просыпалась от ужаса при мысли, что она скоро позвонит. Кошмар, да? Я стала мечтать вдрызг разругаться с любимой сестрой, чтобы она перестала со мной общаться. И я бы так и поступила, если бы могла сосредоточиться и придумать повод.

– Миссис Спейн, – намеренно резко и громко окликнул я Дженни. – Когда ситуация до этого дошла?

Через мгновение она повернулась ко мне:

– Что?.. Точно не знаю. Мне казалось, что это продолжается целую вечность, многие годы, но… Не знаю. Может, в сентябре?

Я покрепче упер ноги в пол.

– Давайте перейдем к понедельнику.

– К понедельнику… – повторила Дженни. Ее взгляд метнулся к окну, и на одну томительную секунду мне показалось, что я снова ее потерял, но потом она глубоко вздохнула и стерла еще одну слезу. – Да. Ладно.

За окном солнечный свет поджег кружащие листья оранжевым пламенем, превратил их в предупреждающие об опасности красные флажки. У меня подскочил адреналин. Казалось, что в палате нет кислорода, что его подчистую сожгла жара, поглотили дезинфицирующие средства. Кожа под одеждой невыносимо зудела.

– День был не из лучших. Эмма встала не с той ноги – у гренка был странный вкус, ярлычок на блузке натирал ей кожу, и она ныла-ныла-ныла… Джек тут же подхватил, он тоже вел себя ужасно – все талдычил, что на Хэллоуин хочет быть зверем. Я уже подготовила для него пиратский костюм, и он неделями носился с шарфом на голове, объявляя себя пиратом, а тут вдруг решил, что будет “папиным большим и страшным зверем”. Целый день долдонил об этом без умолку. Чего я только не перепробовала, чтобы его отвлечь, – давала ему печенье, разрешала смотреть телевизор, обещала купить чипсов. Наверное, вы думаете, что я ужасная мать, но обычно я ничего такого ему не разрешаю, просто в тот день я была уже не в силах это слушать.

Все это было так знакомо и привычно – тревожная нота в голосе, чуть нахмуренные брови. Ни одна женщина не захочет, чтобы посторонний человек посчитал ее плохой матерью, раз она подкупает ребенка всякой вредной гадостью. Я с трудом сдержал дрожь.

– Понимаю.

– Но он не унимался – даже в магазине рассказывал кассирше про зверя. Клянусь, я бы заорала, чтобы он заткнулся, хотя никогда так не поступаю, но мне не хотелось, чтобы девушка видела, насколько меня это бесит. Всю дорогу домой я с Джеком не разговаривала и чипсы не давала, и он выл так громко, что у нас с Эммой чуть барабанные перепонки не лопнули, но я все равно его игнорировала. Мне с трудом удалось доехать, не разбив машину. Наверное, я могла бы отреагировать более адекватно, но… – Дженни смущенно качнула головой. – Я тоже была не в форме.

В воскресенье вечером. Напоминание о счастливых