— А мое имущество? — крикнул Лютик. — А? Моедобро, мои рощи, дубравы и замки можете оставить себе, но отдайте, чума на вашиголовы, лютню, лошадь Пегаса, сто сорок талеров и восемьдесят геллеров, плащ,подбитый енотами, перстень…

— Заткнись! — крикнул Геральт, расталкивая лошадьюобманутую и неохотно расступающуюся толпу. — Заткнись, слезай и иди сюда,болван! Цири, тарань ему дорогу! Лютик! Ты слышишь, что я тебе говорю?

— Геральт? Ты?

— Не спрашивай, а слезай поскорее! Ко мне! Прыгай налошадь!

Они продрались сквозь толчею, галопом помчались по узкойулочке. Цири впереди, за ней Геральт и Лютик на Плотве.

— К чему такая спешка? — проговорил бард из-заспины ведьмака. — Никто нам не угрожает. Никто не гонится.

— Пока что. Твоя княгиня обожает менять свое отношениеи как бы попутно отменять то, что решила раньше. Согласись, ты знал опомиловании?

— Не знал, — проворчал Лютик. — Но,признаюсь, рассчитывал на него. Ласочка любвеобильна, и у нее доброе сердечко.

— Заткнись ты со своей Ласочкой, черт побери. Ты толькочто чудом выкрутился от обвинения в оскорблении величества, а теперь хочешьподпасть под статью «рецидив»?

Трубадур замолчал. Цири остановила Кэльпи, подождала их.Когда поравнялись, она взглянула на Лютика и вытерла слезы.

— Эх ты… — сказала она. — Ты… Панкрац…

— В путь, — поторопил ведьмак. — Покинем этотгород и пределы прелестного княжества. Пока еще можем.

* * *

Почти на самой границе Туссента, в том месте, откуда ужебыла видна гора Горгона, их догнал княжеский гонец. Он тянул за собойоседланного Пегаса, вез лютню, плащ и перстень Лютика. Вопрос о ста сорокаталерах и восьмидесяти геллерах он пропустил мимо ушей. Просьбу барда передатькнягине поцелуй выслушал не моргнув глазом.

Они поехали вверх по течению Сансретуры, теперь ужемалюсенькой и юркой струйки. Обошли стороной Бельхавен.

На ночлег остановились в долине Неви. В том месте, котороепомнили и ведьмак, и бард.

Лютик держался долго и вопросов не задавал. Но в концеконцов пришлось рассказать ему обо всем. И присоединиться к его молчанию. К отвратительной,гноящейся как язва тишине, наступившей после рассказа.

* * *

В полдень следующего дня они были на стоках, под Ридбруном.Вокруг стоял мир, лад и порядок. Люди были доверчивы и работящи. Чувствоваласьбезопасность.

Повсюду стояли тяжелые от висельников шибеницы. Они обошлистороной город, направляясь к Доль Ангре.

— Лютик! — Только теперь Геральт заметил то, чтодолжен был заметить уже давно. — А твоя бесценная туба? Твои полвекапоэзии? У гонца их не было. Они остались в Туссенте?

— Остались, — равнодушно поддакнул бард. — Вгардеробе Ласочки, под кучей платьев, трусов и корсетов. И пусть себе тамостаются на веки веков. Аминь.

— Объясни.

— А чего тут объяснить? В Туссенте у меня былодостаточно времени, чтобы внимательно прочесть все, что я написал.

— И что?

— Напишу еще раз. Заново.

— Понимаю, — кивнул Геральт. — Короче говоря,ты оказался таким же никудышным писателем, как и фаворитом. А говоря обиднее: кчему бы ты ни прикоснулся, испоганишь. Но если свои «Полвека» ты еще имеешьвозможность исправить, то с княгиней Анарьеттой у тебя такие же шансы вновьстать возлюбленным, как у дерьма снова сделаться хлебом. К примеру. Тьфу!Любовник, которого с позором изгнали. Да-да, нечего гримасничать. Бытькнязем-консортом в Туссенте не тебе писано, Лютик.

— Еще посмотрим.

— На меня не рассчитывай. Я на это смотреть не намерен.

— А никто тебя и не просит. Однако скажу, что у Ласочкидоброе и всепрощающее сердечко. Правда, ее малость занесло, когда онаприхватила меня с юной баронессочкой Никвой… Но теперь уже наверняка охолонула.Поняла, что мужчина не создан для моногамии. Простила меня и наверняка ждет…

— Ты безнадежно глуп, — отметил Геральт, а Цириэнергичным кивком подтвердила, что думает точно так же.

— Не стану я с вами спорить, — надулсяЛютик. — Тем более что дело это интимное. Повторяю еще раз: Ласочка меняпростит. Напишу соответствующую балладу либо сонет, перешлю ей, а она…

— Смилостивься, Лютик.

— А и верно, чего с вами болтать. Поехали дальше! Гони,Пегас! Мчись, летун быстроногий!

Они ехали. Стоял май.

* * *

— Из-за тебя, — укоризненно сказал ведьмак, —из-за тебя, любовник отлученный, мне тоже пришлось бежать из Туссента, словнокакому-то изгнаннику или преследуемому. Я даже не успел увидеться с…

— С Фрингильей Виго? И не увиделся бы. Она вскоре послевашего отъезда, еще в январе, отбыла в неизвестном направлении. Попростуисчезла.

— Не ее я имел в виду, — кашлянул Геральт, видя,как Цири с интересом прислушивается. — Я хотел встретиться с Рейнартом.Познакомить его с Цири…

Лютик уставился в гриву Пегаса.

— Рейнарт де Буа-Фресне, — пробормотал он, —где-то в конце февраля погиб в стычке с партизанами на перевале Сервантеса, врайоне сторожевой башни Ведетта. Анарьетта посмертно почтила его орденом…

— Заткнись, Лютик.

Лютик заткнулся, на удивление послушный.

* * *

Май длился, разгорался. С лугов сбежала яркая желтизнаосота, сменившаяся пышной, немного припыленной и летучей белизной одуванчиков.

Было зелено и очень тепло. Воздух, когда его не освежалакраткая буря, был плотным, жарким и липким, как крупник.[82]

Двадцать шестого мая пересекли Яругу по новенькому,беленькому пахнущему смолой мосту. Остатки старого моста, черные, закопченные иобугленные балки, виднелись в воде и на берегу.

Цири сделалась неспокойной.

Геральт знал. Знал ее намерения, знал о планах, одоговоренности с Йеннифэр. Он был готов. И все-таки мысль о расставанииболезненно уколола его. Будто там, в груди, внутри, за ребрами, дремал инеожиданно проснулся маленький вредный скорпион.

* * *