— Да, светлая мазелька Фалька, — решилсяон. — Странными путями судьба ходит. Вы в жестоком тогда были положении, втяжелом, значицца. Мало кто из нас тута, в Ревности, думал, что цельной из еговыйдете… Ан, глянь-кось, вы нонче в здоровье, а Гуле и Ныкляр на том свете…Некого даже поблагодарствовать, э? Отблагодарить за холмик-то…

— Меня зовут не Фалька, — резко проговорилаона. — Меня зовут Цири. А что до благодарности…

— Считайте, что она оказала вам честь, — холодновставила черноволосая, и в ее голосе было что-то такое, что Хромуша задрожал. —За этот холмик, — медленно проговорила она, — за вашу человечность,за ваше человеческое достоинство и порядочность удостоились вы, весь вашпоселок милости, благодарности и… награды. Вы даже не знаете, не можете знать,сколь огромных.

* * *

Вскоре после полуночи девятого апреля первых жителейКлармона разбудило мерцающее зарево, красный свет, ворвавшийся в окна из домов.Остальных подняли с постели крики, рев и громкий тревожный звон набата.

Горел только один дом. Большое деревянное здание бывшегохрама, некогда посвященного божеству, имени которого не помнил уже никто, кромесамых древних старух. В храме, теперь превращенном в амфитеатр, время отвремени давали цирковые представления, проводили бои и другие рискованныезрелища, способные взбудоражить городок Клармон. Встряхнуть, вырвать на времяиз болота скуки, хандры и сонного отупения.

Именно этот амфитеатр сейчас полыхал ревущим пламенем,сотрясаемый взрывами. Изо всех его окон вырывались рваные, длиной в несколькосаженей языки огня.

— Гааасить! — вопил хозяин амфитеатра купецХувенагель, бегая, размахивая руками, тряся могучим брюхом. Он был в ночномколпаке, тяжелой делии из выпороток, накинутой прямо на ночную рубашку. Босыеноги месили навоз и грязь улочки.

— Гааасите! Люююди! Воооды!

— Это кара божья, — безапелляционно заявила однаиз старух. — За потехи, кои в этом владении устраивали.

— Да-да, госпожа. Несомненно, за это!

От ревущего в огне театра полыхало жаром, в лужах парила ивоняла конская моча, шипели искры. Неведомо откуда налетел ветер.

— Туууушиите! — дико выл Хувенагель, видя, чтоогонь перекидывается на пивоварню и амбары с зерном. — Люююди! За ведра!За ведра!

Недостатка в охотниках не было. Более того, у Клармона дажебыла собственная пожарная команда, вооруженная и содержащаяся на деньгиХувенагеля. Гасили с жаром и энтузиазмом. Но впустую.

— Не справиться… — бормотал брандмейстер, вытираяпокрывшееся пузырями лицо. — Это не обычный огонь… Не простой… Это огоньдьявольский!

— Черная магия, — задыхался от кашля в дыму другойтопорник.

Из амфитеатра донесся страшный треск рушащихся стропил,коньков и столбов. Грохотнуло, громыхнуло, сломалось, в небо взметнулся могучийсноп огня и искр, крыша переломилась и завалилась внутрь, на арену. Зданиенакренилось, словно поклонилось публике, которую в последний раз повеселило ипорадовало эффектным, воистину пламенным бенефисом.

А потом стены рухнули.

Усилиями пожарных и спасателей удалось сохранить лишьполовину зернохранилища и примерно четвертую часть пивоварни.

Занимался смертельный рассвет.

Хувенагель сидел в грязи и пепле, в опаленной делии извыпороков. Сидел и жалостливо рыдал, всхлипывал точно малое дитя.Принадлежавшие ему театр, пивоварня и зернохранилище были, конечно,застрахованы. Проблема состояла в том, что страховая компания тоже быласобственностью Хувенагеля. Ничто, даже какая-нибудь афера с налогами, не всостоянии была хоть в малой степени восполнить потери.

* * *

— Куда теперь? — спросил Геральт, глядя на столбдыма, расплывчатой лентой пачкающий розовеющий зарею горизонт. — Кого тыеще хочешь навестить, Цири?

Она взглянула на него, и он тут же пожалел о своем вопросе.Ему ужасно захотелось обнять ее, держать в объятиях, прижимать к себе, гладитьее волосы. Защитить. Никогда-никогда не допускать, чтобы она оставалась водиночестве. Чтобы с ней не случилось что-нибудь худое, чтобы ей больше никомуи ничему не захотелось мстить.

Йеннифэр молчала. Последнее время Йеннифэр вообще многомолчала.

— Теперь, — очень спокойно сказала Цири, — мыпоедем в поселок с названием Говорог. Это название идет от опекающего поселоксоломенного единорога, смешной, бедной, убогой куколки. Я хочу, чтобы в памятьо том, что там произошло, жители получили… Ну, если не более ценный, то хотя быс большим вкусом выполненный тотем. Рассчитываю на твою помощь, Йеннифэр,потому что без магии…

— Знаю, Цири. А дальше что?

— Болота Переплюта. Надеюсь, попаду… К хате на болотах,среди трясин. Там мы найдем останки человека. Я хочу, чтобы эти останки почилив приличной и достойной его могиле.

Геральт продолжал молчать. И не опускал глаз.

— Потом, — продолжала Цири, запросто выдерживаяего взгляд, — мы заглянем в Дун Дар. Тамошнюю корчму скорее всего спалили,не исключаю, что корчмаря убили. По моей вине. Меня ослепили ненависть имстительность. Я попытаюсь как-то отблагодарить его родных.

— Вряд ли, — проговорил он, все еще глядя нанее, — это получится.

— Знаю, — сразу же ответила она, твердо, почтизло. — Но я явлюсь к ним с повинной. Запомню выражение их глаз. Надеюсь,память об этих глазах охранит меня от подобных ошибок. Ты понимаешь это,Геральт?

— Понимаю, Цири, — сказала Йеннифэр. — Обамы, поверь, очень хорошо понимаем тебя, доченька. Едем.

* * *

Лошади неслись как ветер. Как магический ветер.Встревоженный мчащейся тройкой наездников, поднимал голову путник на тракте.Поднимал голову купец на телеге с товарами, преступник, бегущий от правосудия,бродяга-поселенец, изгнанный политиками с земли, на которой он поселился,доверившись другим политикам. Поднимали головы бродяги, дезертир и пилигрим скостылем. Пораженные, напуганные, не уверенные в том, что видели.

По Эббингу и Гесо начинали кружить рассказы. О Диком Гоне. Отрех призрачных всадниках.