— Перестань, Геральт, ладно? Так как там со здешнейкнягиней-то?

— Я сказал, что знаю ее. Немного. Не очень хорошо… и неочень близко, если тебя интересует это. Зато я очень хорошо знаком со здешнимкнязем-консортом, а может, пока еще кандидатом в князья-консорты. Ты его тожезнаешь, Цири.

Цири тронула Кэльпи шпорой, заставила танцевать.

— Не мучай меня больше!

— Лютик.

— Лютик? Со здешней княгиней? Каким чудом?

— Долгая история. Мы оставили его здесь, рядом слюбимой. Обещали навестить, возвращаясь, когда… Он замолчал и нахмурился.

— Ничего не поделаешь, — тихо сказала Цири. —И не мучайся, Геральт. Это не твоя вина.

«Моя, — думал он. — Моя. Лютик спросит. А явынужден буду ответить.

Мильва. Кагыр. Регис. Ангулема.

Меч — оружие обоюдоострое…

О боги, довольно. Хватит. Надо покончить с этим раз инавсегда».

— Едем, Цири.

— В этих одеждах? — кашлянула она. — Водворец?

— Не вижу ничего зазорного в наших одеждах, —обрезал он. — Мы едем туда не верительные грамоты вручать. И не на бал. Ас Лютиком можно встретиться хотя бы в конюшнях. Впрочем, — добавил он,видя, как она надулась, — сначала я поеду в городок, в банк. Возьмунемного наличных, а в суконных рядах на рынке сколько угодно портных имодисток. Купишь, что захочешь, и оденешься по желанию.

— Так много, — она насмешливо поморщилась, —у тебя наличных?

— Купишь, что захочешь, — повторил он. — Хотябы горностаев. И туфельки из василиска. Я знаю сапожника, у которого на складееще должны быть такие.

— На чем ты столько заработал?

— На убийствах, Цири. Едем, времени жаль.

* * *

В филиале банка Чьанфанелли Геральт поручил сделать переводи открыть аккредитив, получил банковскую чековую книжку и немного наличных.Написал письма, которые должны были подоспеть к курьерской экспресс-почте,идущей на Яругу. Вежливо отказался от обеда, которым его хотел попотчеватьуслужливый и гостеприимный банкир.

Цири ожидала на улице, присматривая за лошадьми. Улица,только что пустая, уже кишела народом.

— Похоже, мы попали на какой-то праздник. — Цириголовой указала на толпы, тянущиеся к рынку. — Может, ярмарка… Геральтбыстро глянул.

— Это не ярмарка.

— Ох… — Она тоже взглянула, поднявшись настременах. — Неужто опять…

— Казнь, — сказал он. — Самое популярное изпослевоенных развлечений. Что мы с тобой уже видели, Цири?

— Дезертирство, предательство, трусость перед лицомврага, — быстро перечислила она. — И экономические преступления.

— Поставка заплесневевших сухарей для армии, —кивнул ведьмак. — Ох, тяжела в военное время доля предприимчивого купца.

— Здесь будут рубить голову не купцу. — Циринатянула поводья Кэльпи, уже погрузившейся в толпу, как в волнующее полепшеницы. — Только глянь, помост накрыт сукном, а на палаче новый ичистейший колпак. Тут будут казнить кого-то важного, по меньшей мере барона.Все-таки, пожалуй, за трусость перед лицом врага.

— У Туссента, — покачал головой Геральт, — небыло армии, ибо не было никаких врагов. Нет, Цири, думаю, это снова экономика.Казнят кого-то за мошенничество в торговле их знаменитым вином, основойздешнего хозяйства. Едем, Цири. Не станем глядеть.

— Едем. Но как?

Действительно, дальше ехать было невозможно. Не успели ониоглянуться, как увязли в собравшейся на площади толпе, оказались в толчее,нечего было и думать продраться на другую сторону рынка. Геральт скверновыругался, оглянулся. Увы, возвратиться тоже было невозможно, вливающаяся нарынок человеческая волна полностью закупорила улочку позади них. Несколькомгновений толпа несла их будто река, но движение прекратилось, как только людинаткнулись на окружающую эшафот плотную стену алебардистов.

— Едут! — крикнул кто-то, а толпа зашумела,заволновалась и подхватила крик. — Едут!

Цокот копыт и тарахтенье телеги утонули и затерялись вшмелином гудении толпы. Потом они совершенно неожиданно увидели пару лошадей,тянущих из закоулка обрешеченный воз, на котором, с трудом удерживаяравновесие, стоял…

— Лютик!!! — ахнула Цири.

Геральт вдруг почувствовал себя скверно. Очень скверно.

— Это Лютик, — не своим голосом повторилаЦири. — Да, это он.

«Какая несправедливость, — подумал ведьмак. —Какая гигантская и дьявольская несправедливость. Так не может быть. Так недолжно быть. Я знаю, глупо и наивно было думать, будто что-то и когда-то отменя зависело, что я как-то повлиял на судьбы этого мира, что этот мир чем-томне обязан. Я знаю, это было мнение наивное, более того, наглое. Но я об этомзнаю. Меня не надо в этом убеждать! Мне не надо этого доказывать! Тем болеетаким образом…

Это несправедливо!»

— Это не может быть Лютик, — сказал он глухо,уставившись на гриву Плотвы.

— Это Лютик, — повторила Цири. — Геральт, мыдолжны что-то сделать.

— Что? — горько спросил он. — Скажи, что?

Ландскнехты сняли Лютика с телеги, обращаясь с ним наудивление почтительно, без грубости, даже с уважением — максимальным, на какоебыли способны. Перед ведущими, на эшафот ступенями ему развязали руки. Поэтбесцеремонно почесал себе зад и без посторонней помощи ступил на ступени.

Одна из ступенек вдруг затрещала, а изготовленный изошкуренной слеги поручень прогнулся. Лютик с трудом удержал равновесие.

— Черт побери! — воскликнул он. — Этонеобходимо исправить! Вот увидите, кто-нибудь когда-нибудь убьется на этойлесенке! И случится несчастье!

На помосте Лютика приняли двое помощников палача в кожаныхкуртках без рукавов. Палач, широкий в плечах как донжон, глядел на осужденногосквозь отверстия в капюшоне. Рядом стоял типчик в богатом, хоть итраурно-черном одеянии. Мина у него тоже была траурная.

— Уважаемые господа и горожане Боклера и округи! —возгласил он громко и печально, уставившись в развернутый пергамент. —Доводится до вашего сведения, что Юлиан Альфред Панкрац, виконт де Леттенхов,он же Лютик…

— Панкрац — что? — шепотом спросила Цири.