В полицейском управлении в его послужной список, в графу«Повышения по службе», были занесены следующие полные трагизма слова: «Сожрансобственными псами».

Узнав позднее об этом трагическом происшествии, Швейксказал:

— Трудно сказать, удастся ли собрать его кости, когдаему придётся предстать на Страшном суде.

В то время, когда галицийские леса, простирающиеся вдольреки Раб, видели бегущие через эту реку австрийские войска, в то время, когдана юге, в Сербии, австрийским дивизиям, одной за другой, всыпали по первоечисло (что они уже давно заслужили), австрийское военное министерство вспомнилоо Швейке, надеясь, что он поможет монархии расхлёбывать кашу.

Швейк, когда ему принесли повестку о том, что через неделюон должен явиться на Стршелецкий остров для медицинского освидетельствования,лежал в постели: у него опять начался приступ ревматизма. Пани Мюллерова варилаему на кухне кофе.

— Пани Мюллерова, — послышался из соседней комнатытихий голос Швейка, — пани Мюллерова, подойдите ко мне на минуточку.

Служанка подошла к постели, и Швейк тем же тихим голосомпроизнёс:

— Присядьте, пани Мюллерова.

Его голос звучал таинственно и торжественно. Когда паниМюллерова села, Швейк, приподнявшись на постели, провозгласил:

— Я иду на войну.

— Матерь божья! — воскликнула паниМюллерова. — Что вы там будете делать?

— Сражаться, — гробовым голосом ответилШвейк. — У Австрии дела очень плохи. Сверху лезут на Краков, а снизу — наВенгрию. Всыпали нам и в хвост и в гриву, куда ни погляди. Ввиду всего этогоменя призывают на войну. Ещё вчера я читал вам в газете, что «дорогую родинузаволокли тучи».

— Но ведь вы не можете пошевельнуться!

— Неважно, пани Мюллерова, я поеду на войну в коляске.Знаете кондитера за углом? У него есть такая коляска. Несколько лет тому назадон возил в ней подышать свежим воздухом своего хромого хрыча-дедушку. Вы, паниМюллерова, отвезёте меня в этой коляске на военную службу.

Пани Мюллерова заплакала.

— Не сбегать ли мне, сударь, за доктором?

— Никуда не ходите, пани Мюллерова. Я вполне пригодендля пушечного мяса, вот только ноги… Но когда с Австрией дело дрянь, каждыйкалека должен быть на своём посту. Продолжайте спокойно варить кофе.

И в то время как пани Мюллерова, заплаканная и растроганная,процеживала кофе, бравый солдат Швейк пел, лёжа в кровати:

Виндишгрец и прочие паны генералы

Утром спозаранку войну начинали.

Гоп, гоп, гоп!

Войну начинали, к господу взывали:

«Помоги, Христос, нам с матерью пречистой!»

Гоп, гоп, гоп!

Испуганная пани Мюллерова под впечатлением жуткой боевойпесни забыла про кофе и, трясясь всем телом, прислушивалась, как бравый солдатШвейк продолжал петь на своей кровати:

С матерью пречистой. Вон — четыре моста.

Выставляй, Пьемонт, посильней форпосты.

Гоп, гоп, гоп!

Закипел тут славный бой у Сольферино,

Кровь лилась потоком, как из бочки винной.

Гол, гоп, гоп!

Кровь из бочки винной, а мяса — фургоны!

Нет, не зря носили ребята погоны.

Гоп, гоп, гоп!

Не робей, ребята! По пятам за вами

Едет целый воз, гружённый деньгами.

Гоп, гоп, гоп!

— Ради бога, сударь, прошу вас! — раздалсяжалобный голос из кухни, но Швейк допел славную боевую песню до конца:

Целый воз с деньгами, кухня с пшённой кашей.

Ну, в каком полку веселей, чем в нашем?

Гоп, гоп, гоп!

Пани Мюллерова бросилась за доктором. Вернулась она черезчас, когда Швейк уже дремал.

Толстый господин разбудил его, положив ему руку на лоб, исказал:

— Не бойтесь, я — доктор Павек из Виноград. Дайте вашуруку. Термометр суньте себе под мышку. Так. Покажите язык. Ещё. Высуньте язык.Отчего умерли ваши родители?

Итак, в то время как Вена боролась за то, чтобы все народыАвстро-Венгрии проявили максимум верности и преданности, доктор Павек прописалШвейку бром против его патриотического энтузиазма и рекомендовал мужественномуи честному солдату не думать о войне.

— Лежите смирно и не вздумайте волноваться. Завтра янавещу вас.

На другой день доктор пришёл опять и осведомился на кухне упани Мюллеровой. Как себя чувствует пациент.

— Хуже ему, пан доктор, — с искренней грустьюответила пани Мюллерова. — Ночью, когда его ревматизм скрутил, он пел, спозволения сказать, австрийский гимн.

На это новое проявление лояльности пациента доктор Павексчёл необходимым реагировать повышенной дозой брома. На третий день паниМюллерова доложила доктору, что Швейку ещё хуже.

— После обеда, пан доктор, он послал за картой военныхдействий, а ночью бредил, что Австрия победит.

— А порошки принимает точно по предписанию?

— Он за ними ещё и не посылал, пан доктор.

Излив на Швейка целый поток упрёков и заверив его, чтоникогда больше не придёт лечить невежду, который отвергает его лечение бромом,доктор Павек ушёл.

Оставалось ещё два дня до срока, когда Швейк должен былпредстать перед призывной комиссией. За это время Швейк сделал надлежащиеприготовления: во-первых, послал пани Мюллерову купить форменную фуражку, аво-вторых, одолжить у кондитера за углом коляску, в которой тот когда-товывозил подышать свежим воздухом своего хромого хрыча-дедушку. Потом Швейквспомнил, что ему необходимы костыли. К счастью, кондитер сохранял как семейнуюреликвию и костыли. Швейку недоставало ещё только букетика цветов, какие носятвсе рекруты. Пани Мюллерова раздобыла ему и букет. Она сильно похудела за этидни и, где только ни появлялась, всюду плакала.

Итак, в тот памятный день пражские улицы были свидетелямитрогательного примера истинного патриотизма. Старуха толкала перед собойколяску, в которой сидел мужчина в форменной фуражке с блестящей кокардой иразмахивал костылями. На его пиджаке красовался пёстрый букетик цветов. Человекэтот, ни на минуту не переставая, кричал на всю улицу: «На Белград! НаБелград!»

За ним валила толпа, которая образовалась из небольшой кучкилюдей, собравшихся перед домом, откуда Швейк выехал на войну. Швейк констатировал,что некоторые полицейские, стоящие на перекрёстках, отдали ему честь. НаВацлавской площади толпа вокруг коляски со Швейком выросла в несколько сотчеловек, а на углу Краковской улицы был избит какой-то бурш в корпорантскойшапочке, закричавший Швейку: