Райли сидит на туалетном столике, задумчиво склонив голову кплечу.

— Нет у меня розового! — хмурюсь я.

Хоть раз могла бы она побыть серьезной? Нет, из всего нужноустроить цирк.

— Ну, давай, помоги мне, часы тикают!..

Райли, щурясь, трет подбородок.

— Как по-твоему, этот цвет ближе к небесно-голубому илик васильковому?

— Ладно, не надо ничего!

Я швыряю в сторону синий свитер и рывком натягиваю на головузеленый.

— Иди в синем.

Я замираю — нос, рот и подбородок укрыты пушистым вязанымворотом, видны только глаза.

— Серьезно — синий подчеркивает цвет твоих глаз.

Смотрю на нее в упор, потом бросаю зеленый и беру тот,который она посоветовала. Шарю в поисках блеска для губ и уже собираюсь егонакладывать, когда Райли вдруг спрашивает:

— Ну, так в чем дело-то? Муки выбора, потные ладошки,косметика… Что происходит?

— Я не пользуюсь косметикой, — возражаю я ивнутренне сжимаюсь, потому что мой голос чуть не срывается на визг.

— Прости меня за формализм, Эвер, но блеск для губ —это косметика. Совершенно точно! А ты, дорогая мои сестричка, явно нацелиласьим воспользоваться.

Блеск для губ летит в ящик. Я хватаю обычную гигиеническуюпомаду, намазываю ее на губы тусклым восковым слоем.

— Ау? Не слышу ответа!

Крепко сжав губы, выхожу из комнаты и спускаюсь по лестнице.

Сестра тащится за мной.

— Отлично, будь по-твоему. Но угадывать ты мне непомешаешь!

— Делай, что хочешь, — бурчу я, входя в гараж.

— Так, понятно, что это не Майлз — ты, безусловно, не вего вкусе. И не Хейвен, потому что она не в твоем вкусе. Остается… — Райлипроскальзывает через запертую дверцу машины прямо на переднее сиденье, и ястараюсь не вздрогнуть. — Да, вообще-то, этим твой круг друзей иограничивается, так что я сдаюсь. Ну, скажи мне!

Я открываю дверь гаража и забираюсь в машину болеетрадиционным способом. Завожу мотор, заглушая голос младшей сестры.

Она перекрикивает рев двигателя:

— Тут дело нечисто, я точно знаю. Уж извини, но тыведешь себя точно так же, как тогда, когда у вас что-то наклевывалось сБрендоном. Помнишь, какая ты была нервная и мучилась паранойей? Всесомневалась, любит — не любит, и так далее. Ну давай, скажи: кто этотнесчастный? Кто твоя следующая жертва?

При ее словах передо мной вдруг вспыхивает образ Деймена:такой великолепный, такой неотразимый, полный сдержанной страсти, такойосязаемый — хочется вцепиться в него и не отпускать. Но я только прокашливаюсьи говорю, выезжая задним ходом из гаража:

— Никто. Мне никто не нравится. И даю тебе честноеслово: больше никогда не попрошу тебя о помощи.

* * *

Когда я наконец вхожу в класс английского, голова у менякружится, нервы ни к черту, ладони потеют — в общем, налицо все признаки,которые перечислила Райли. А увидев, как Деймен разговаривает со Стейшей, ядобавляю к этому длинному списку еще и паранойю.

— Э-э… прошу прощения, — говорю я.

Сегодня вместо рюкзака Стейши дорогу загораживаютпотрясающие длинные ноги Деймена.

А сам он как будто не слышит — сидит на краю ее парты ивдруг, протянув руку, достает у нее из-за уха цветок.

Нераспустившуюся белую розу.

Свежий, чистый, сверкающий от росы бутон.

Стейша, получив цветок, визжит от восторга, словно ейподарили бриллиант.

— Бо-оже! Какая красота! Откуда?..

Она пищит и размахивает розой, чтобы все-все увидали.

Я смотрю в пол, сжав губы, и на ощупь все прибавляюгромкость в плейере, пока не удается заглушить ее вопли.

— Дайте пройти, — говорю я вполголоса.

На мгновение встречаюсь взглядом с Дейменом и успеваюуловить теплую искорку в его глазах. Тут же взгляд его становится ледяным.Деймен отодвигается, давая мне дорогу.

Я иду к своему месту, переставляя ноги механически, какзомби, как робот, — сначала одну, потом другую. Тупой автомат, неспособныймыслить самостоятельно, который движется по заранее заданной программе. Сажусьза парту, проделываю обычные рутинные действия: вынимаю из рюкзака тетрадь,учебники, ручку, и делаю вид, будто не замечаю, как нехотя, нога за ногу,Деймен идет к своему месту после того как мистер Робинс сделал ему замечание.

* * *

— Что за нафиг? — спрашивает Хейвен, отбрасываячелку со лба и глядя прямо перед собой.

Из всех благих решений, принятых на Новый год, она сумелаосуществить одно-единственное — запрет на матерную ругань, и то только по однойпричине: «что за нафиг», по ее мнению, звучит смешнее.

— Я знал, что долго это счастье не продлится. —Майлз качает головой, не сводя глаз с Деймена. Ну, конечно, смотри на него,смотри! Подумаешь, чудо какое, с этим неотразимым обаянием, с волшебнымиавторучками и дурацкими розами. — Я знал, что это слишком прекрасно, чтобыбыть правдой. Я так и сказал, еще в самый первый день, помните?

— Нет, — шепчет Хейвен, тоже неотрывно глядя наДеймена. — Ничего я такого не помню.

— А я помню. — Майлз отпивает витаминизированнуюводу из бутылки и встряхивает головой. — Я говорил. Просто вы не слышали.

Я пожимаю плечами, внимательно рассматривая свой сэндвич. Нехочу влезать в очередной спор на тему «кто, что и когда говорил» и уж точно нехочу смотреть на Деймена, Стейшу и вообще на всех, кто сидит за их столиком. Яеще не пришла в себя после того как Деймен на английском, прямо посредипереклички, протянул мне записку — только для того, чтобы я передала ее Стейше.

— Сам передавай, — огрызнулась я, даже непритронувшись к записке.

Удивительно, как простой клочок бумаги может причинитьстолько боли.

— Да ладно тебе, — сказал он и бросил мне записку— та шлепнулась на стол, почти касаясь моих пальцев. — Обещаю, тебя непоймают.

— Не в этом дело, — мрачно буркнула я.

— А в чем? — спросил он, глядя мне в лицо темнымиглазами.

В том, что я не хочу притрагиваться к этой бумажке! Не хочузнать, что она может рассказать мне. Потому что, как только мои пальцы коснутсялистка, я мысленно увижу то, что на нем написано — восхитительное, чудесное,романтическое послание до последнего слова. Все равно я то же самое услышу вмыслях Стейши, но там хоть будет небольшое утешение — можно себе сказать, чтоона исказила смысл, приукрасила, домыслила своими дебильными мозгами. А еслидотронусь до бумажки, буду точно знать, что все это — правда, и вот этого я ужене вынесу…