Раз уж речь зашла о кражах, то придется рассказать и о моих великолепных штанах с манжетами или, точнее, о штанах с манжетами и карманами в форме пистолета. Мы с приятелем обнаружили, что китайские студенты из Колумбийского университета, жившие в Международном доме, играют в волейбол и теннис на импровизированных кортах у подножия холма на Риверсайд-драйв. С этого холма мы любили съезжать на санках и называли его Салагой. Свою одежду китайцы оставляли возле корта, а мы, пристроившись рядом и усиленно делая вид, что интересуемся спортом, гадали, как бы стибрить бумажник.

Однажды нам крупно повезло – мы стащили долларов восемьдесят, добычу поделили поровну. Со своими сорока баксами – почти состояние в 1940-е годы – я махнул в Бруклин, на Фултон-стрит, купить вещь моей мечты, предмет высокой мужской моды – «гвинейские» штаны с манжетами. На Кони-Айленде я видел парней в цветных штанах – ярко-красных, зеленых или цвета электрик, с манжетами и шлевками других цветов, с высокой посадкой и карманами-пистолетами (задние карманы с клапанами в форме пистолета). Все детали были разного цвета, контрастируя со штанинами, но могли сочетаться с остальными аксессуарами. Очень затейливо, очень импозантно и впечатляюще.

И вот, в седьмом классе католической школы, я стал носить штаны цвета электрик с серыми карманами в форме пистолета, пятисантиметровыми серыми шлевками, пришитыми внахлест, тридцатипятисантиметровыми манжетами и оттопыренными коленями. А венчала все – чуть не забыл – оранжевая рубашка с леопардовым принтом. Когда я заявился в школу во всей красе, монахиня, которая была куратором нашего класса, сказала: «Я рада, что ты начал работать». Она подумала, что я устроился билетером в кино.

Тогда же случился и мой первый групповой секс. На улице было уже слишком холодно, чтобы торчать на крыльце, и приходилось тусоваться в коридоре. Нас было человек шесть или семь парней. В школу заглянула девушка из соседнего дома, не по годам хорошо развитая. И кто-то предложил: «Давайте ее полапаем». Что я тогда соображал? Все побежали, и я побежал. Она особо не возражала, из чего мы сделали вывод, что ей это не впервой. Парни по очереди совали руку ей под блузку и несколько секунд щупали грудь, один за другим. С двух сторон. «Давай, Джорджи, давай». И я тоже пощупал ее грудь и подумал: «Вау, вон оно как. Так вот что это такое. Здорово». Такой вот первый групповой секс.

Сейчас бы нас назвали «правонарушителями», «проблемными» или «асоциальными», а то и еще похуже. Конечно, были в моем районе парни, которые позднее мотали срок. Но тогда, болтаясь без дела, мы вели себя вполне безобидно. Начать с того, что на улицах было безопасно. Никакого оружия, все оставались целы и невредимы.

В основном я проводил время в компании Брайана Макдермотта, Роджера Хогана и Джонни Сайгерсона. О эти волшебные имена. Назову еще несколько:

Артур Демпси, Дэвид и Сьюзен Фоули…

Бобби, Демми, Дайдо и Джерри Бреннаны…

Сесилия Пинеда, Флойд Конент, Дэнни Ким…

Уна Клози, Джоани Шеридан, Билл и Джон Пеки…

Кондит Олстрем, Джон, Мэри и Джилл Бирнемы…

Герти и Пегги Мерфи, Пирс и Мэриэн Малруни…

Левитра Шварц, Шарлотта и Сара Фаербау…

Агнес Стек, Джон Венделл, Билл Пигман…

Джонни, Джудит, Теодора, Клайлия и Джедидия Стил…

Даже сам список нью-йоркских имен – это поэзия. Просто набирая их, ностальгически переносишься в те славные деньки. Мое детство, квартал, в котором я вырос, оживают для меня в этих юных лицах, неразрывно с ними связанных. Они ничего не значат в мире хайпа и шоу-бизнеса. Но для меня они – всё. Они звезды в моем Зале славы.

Недавно я ночевал в Нью-Йорке. Пошел снег, о чем я не знал, и, раздвинув шторы, я словно вернулся в тот волшебный мир детства, когда просыпался под снегопад. Сколько мелочей ты замечаешь ребенком: хлопья снега, облепившие комья раствора между кирпичами; странные фарфоровые изоляторы – тоже в снежных шапочках, – ввинченные в оконную раму какими-то людьми, жившими здесь до тебя; бельевые веревки на каждом этаже, натянутые между зданиями, с тонкой снежной полоской по всей длине. И вдруг, ни с того ни с сего, облетает снежная труха.

Странная штука – снег. Даже если вам пятнадцать или шестнадцать, и все чего вы хотите, это потрахаться, и вам давно уже неинтересно кидаться снежками – а по правде говоря, даже если вам за шестьдесят, – когда выпадает снег, всегда тянет слепить снежок. Хотя бы один – но обязательно.

Просто чтобы проверить, как липнет снег.

Мой брат Патрик – это, как сказали бы психиатры, моя самоустановленная ролевая модель. Мы с ним ходили в одну школу, вслед за ним я пошел служить в авиацию, он учил меня танцевать. Это он наставлял меня: «Джордж, будешь воровать – никогда не попадайся». Так он понимал честность. Мы заботились друг о друге, воевали с матерью и поддерживали друг друга в этой борьбе.

Когда я пошел в первый класс школы Тела Христова, Патрик учился в седьмом. Однажды он заявился к нам в классный кабинет. Не потому, что мать заболела или наш дом сгорел. Нет, он валял дурака на уроках, и сестра Мэрион отправила его к первоклашкам, поближе к детям «такого же эмоционального уровня».

Он сел за парту, втиснувшись на крошечный стульчик для первоклашек. Я подошел и протянул ему комок глины. Мы налепили из нее маленьких шариков и стали кидаться в моих одноклассников. Ага. Он всегда был моим лучшим другом.

Наша мать ушла от отца прежде всего потому, что хотела уберечь меня от побоев, которых натерпелся маленький Пэт. Это был главный аргумент, повлиявший на нашу жизнь и особенно на становление Пэта. Мой отец, избиваемый своим отцом, был одним из многих американцев, которые считали – и считают до сих пор, – что физическое насилие помогает направить поведение ребенка в нужное русло – начиная лет, скажем, с двух.

В качестве дисциплинарного орудия отец выбрал кожаную ночную тапку с жесткой пяткой. Он был сильным, крепким мужчиной и не считал нужным сдерживать себя. Особенно если он уже принял на грудь, а его противник едва весит четырнадцать килограммов.

С самого начала Пэт с большим достоинством переносил истязания – он не сломался, не сдался, отец не добился от него того, что хотел. Двухлетний малыш, Пэт думал, что, когда отец приходит с работы, ему просто не терпится найти повод, чтобы, вооружившись тапкой, увести Пэта в ванную и там, улыбаясь, потолковать с ним. Переступив порог, Патрик-старший первым делом всегда спрашивал: «Ну, как наш мальчуган сегодня?» К своей чести, Пэт, этот непоколебимый дух, неизменно рассказывал всю правду о том, как вел себя мальчуган. И сразу нарывался на тумаки. В ужасе от отцовской жестокости, мать постоянно уговаривала Пэта соврать и тем самым избежать тапочки. Но на это он пойти не мог. Однажды он описал мне свой типичный день.

Собираясь в парк, мать и Лион, наша черная горничная, пытаются заставить маленького Пэта надеть солнцезащитный костюмчик. Маленький Пэт не хочет надевать солнцезащитный костюмчик. Маленький Пэт хочет надеть футболочку. Маленький Пэт закатывает грандиозную истерику, которая длится несколько часов и заканчивается, только когда его усаживают в кроватку, где он решительно отказывается спать. Уже в сумерках мать вынимает его из кроватки, приводит в презентабельный вид и умоляет сказать отцу, что он был хорошим мальчиком.