Классный шут всегда первым придумывает, как имитировать пуканье подручными средствами. Просовываете ладонь вертикально под мышку (прямо под футболку, прижав к коже) и резко опускаете локоть вдоль тела. Воздух выходит из подмышечной впадины с эффектным резким звуком. (Я так и не понял, почему этот жест, не задействующий никаких жидкостей, так восхитительно влажно имитирует отхождение газов.)

В детстве пуканье – очень важный звук, и дети придумывают кучу способов его передать. Можно делать это, сгибая локоть или ударяя по предплечью. Мне не нужно было как-то изгаляться, я любил билабиальный фрикативный способ. Проще говоря, я умел пукать ртом. А как я обрадовался, когда узнал его официальное название! «Рассыпать горох» и «портить воздух» никогда мне не нравились. Только билабиальный фрикативный звук.

У меня был конкурент. Джон Пигман, гроссмейстер пошлятины, умел отрыгивать по желанию, секунд по пять-шесть зараз. У него была здоровенная пасть, отрыжка резонировала и набиралась силы в полости рта, а потом громогласно вырывалась наружу. Глотка была у него так устроена, что казалось, будто внутри ворочается непрожеванная еда. В качестве бонуса, пока длилась отрыжка, он пытался назвать как можно больше букв алфавита.

Когда Джон ходил в кино, вы могли и не знать, что он в зале. Но если актер на экране открывал рот и молчал, Джон тут же заполнял паузу. Он был артистом. Он познакомил меня с азами партизанского театра[32] задолго до его появления. Однажды недалеко от нашего дома я видел, как он подкрался к двум старушкам, гулявшим под ручку. Подойдя сзади, он развернул их за плечи лицом к себе и медленно омерзительно отрыгнул. Они были в таком шоке, что странно, как их не хватил удар прямо на месте.

Для них так было бы лучше. Потому что он отколол еще один номер, похлеще первого. (Джон Пигман, прирожденный артист, знал, как превзойти самого себя.) Та же мизансцена, те же две старушки, та же прелюдия. Но теперь вместо отрыжки он расстегнул ширинку, достал бледно-серую сардельку и отрезал половину перочинным ножом. Стоит ли удивляться, что этот чел был моим кумиром?

Пожалуй, о самой мерзкой вещи из своего репертуара я узнал от Пэта. Если среди вас есть родители, возможно, стоит прибегнуть к старому способу ограждать детей от реального мира: когда они дойдут до этого места, прикройте им глаза рукой. А если вы читаете им перед сном, то пропустите следующий абзац.

Суть этого несложного и весьма эффектного трюка в том, чтобы собрать во рту сгусток слюны, смешав ее со слизью или мокротой для большей эластичности. Голову слегка наклонить вперед, чтобы слюна медленно вытекала изо рта, свисая длинной нитью – таким гибким слюнным тросом, а за секунду до того, как она упадет, резко втянуть ее обратно. Это было так тошнотно, что меня самого чуть не выворачивало. Но не останавливало.

Помимо намечающегося таланта, скажем так, к жанру буффонады, я очень неплохо пародировал. Умел имитировать ирландский акцент, говорить с манерной медлительностью, но мог изображать и взрослых из нашего окружения, особенно монахинь и священников церкви Тела Христова. Со временем я расширил репертуар, включив в него торговцев, местных жителей, родителей моих друзей (я ходил по минному полю) и друзей моей матери. Освоил я и стандартный набор тогдашних знаменитостей – Петер Лорре[33], Джимми Кэгни[34], Сидни Гринстрит[35], хотя голос у меня был на октаву выше, чем нужно. Благодарнейшая публика для пародирования.

Но больше всего меня поразило открытие, что я могу придумывать смешные диалоги от лица этих разноголосых персонажей. Многие умеют копировать, дети часто пародируют взрослых. Но гораздо круче, когда твои персонажи разговаривают. В каком я был восторге, когда испытал свои штучки на матери, и она их оценила! Я знал, как она смеется, и чувствовал, когда искренне. Было так здорово на ее вопрос: «Где ты это услышал?» – ответить: «Сам придумал».

Классе в пятом у меня появилось ощущение, что я могу попробовать себя на сцене. Просто на сцене – ничего конкретного. Моя автобиография, написанная в пятом классе, так и осталась незаконченной: я не знал, что ответить на вопрос, кем я хочу быть, когда вырасту. Просто написал: «Когда я вырасту, я хочу быть актером, пародистом, комиком, ведущим музыкальных программ или трубачом».

Периодически срывая уроки, кое-как можно было дотерпеть до конца занятий. Самое главное – для меня и детей моего поколения – происходило с нами после уроков, в те долгожданные часы, которые целиком принадлежали нам. Детские игры еще не переместились на маленькие экранчики, и мы играли на улице, исследовали окрестности, заскакивали в метро, валандались без дела, подворовывали…

Про те времена я много чего помню. Например, про «Какашки». Одному парню, звали его Боб Кросс, отдали в распоряжение детскую площадку возле Риверсайдской церкви. Это был славный парень со Среднего Запада, он учился в Педагогическом колледже, на физкультурном факультете. Ему поручили районный проект – он создал софтбольную лигу и однажды спросил у нас, болтавшихся на улице без дела, не хотим ли мы тоже поиграть в софтбол. Мы согласились, и тогда он спросил, как мы назовем свою команду. «Какашки», – ответили мы. То ли мы зажевали полслова, то ли он не расслышал, но, к вящей радости чинных протестантских прихожан, на доске появилось объявление мелом: «Сегодня вечером первый матч: „Пантеры“ против „Милашек“».

Я помню свою фетровую шляпу черного цвета. Заполучил я ее вот как. Если в хорошую погоду стоять на станции метро «116-я улица», что на линии «Ай-Эр-Ти», то в прибывающих поездах можно было увидеть открытые окна. Эпоха тотального кондиционирования еще не наступила, и окна открывались сверху вниз. Завидев в вагоне мужчину в шляпе, можно было, дождавшись, когда двери закроются и поезд тронется, просунуть руку в окно и сорвать с него головной убор. А потом шагать рядом, махать ему рукой и показывать палец. Если повезет, попадалась шляпа подходящего размера. Так я обзавелся недорогой федорой, пусть и почти плоской, как поркпай[36]. Но это была фетровая шляпа черного цвета и моего размера.