Почему Непорочная Дева Мария так озаботилась жилищным устройством Мэри Карлин, осталось загадкой, но примерно в то же время, когда Соединенные Штаты вынашивали планы, как спровоцировать нападение Японии на Перл-Харбор, мы, трое цыган (как называла мать себя и нас с Пэтом), в компании с Бесси благополучно спрятались в квартире на Морнингсайд-Хайтс.

Вскоре выяснилось, что мы переехали в район с едва ли не самой высокой в Америке концентрацией образовательных, культурных и религиозных учреждений. Центральное место занимал Колумбийский университет с его многочисленными колледжами, в том числе в нескольких метрах от нашей парадной двери, – Педагогическим колледжем, который, как поговаривали, закончили все старшие инспектора школ в Америке. По ту сторону Бродвея находился Барнард-колледж из ассоциации «Семь сестер»[15], женского варианта «Лиги плюща»[16]. Ниже по улице разместилась Объединенная теологическая семинария, самый передовой в Америке полигон для подготовки протестантского духовенства.

В двух кварталах западнее возносилась над всей округой Риверсайдская церковь, двадцативосьмиэтажный готический собор, построенный Рокфеллерами и известный у местных жителей как Рокфеллеровская церковь (неоспоримое свидетельство того, чему на самом деле поклоняются американцы). Она парила над головами в начале нашей улицы – стодвадцатиметровый фаллос с семьюдесятью четырьмя колоколами в башне, самым большим карильоном в мире.

Сразу за углом находилась Еврейская теологическая семинария и Джульярдская музыкальная школа, куда я забрел, когда мне было десять лет, разузнать насчет уроков игры на фортепиано. Рядом был Международный дом[17], но не тот, который продает блинчики, а тот, где живут иностранные студенты Колумбийского университета; Межцерковный центр, штаб-квартира Национального совета церквей и в паре кварталов от нас – мавзолей Гранта[18], где по ночам мы не раз курили травку, пока старый пьяница Улисс и его жена кемарили внутри.

Наш район оказался метафорой культурной дилеммы, которая стояла перед матерью: конфликт между образом рафинированной бизнесвумен, какой она себя видела, и теми стесненными обстоятельствами, в которых оставил ее этот ирландский мужлан. Деловые кварталы, расположенные на холме, были интеллектуальным центром, воплощавшим ее культурные ориентиры. Ближе к окраинам, по склонам холма, через Бродвей, который, если верить Иисусу, «ведет к погибели», пролегали в основном ирландские кварталы, начинавшиеся в районе 123-й улицы и известные в те времена как белый Гарлем.

Белый Гарлем был суровее и густонаселеннее, чем район Колумбийского университета. Дома постарше, часто без лифтов. Во всем чувствовалось присутствие рабочего класса, и, разумеется, тут было не в пример веселее. Нетрудно догадаться, какой из двух путей предпочла бы Мэри для своих сыновей. И какой вариант выбрали они сами.

Первое время я не давал поводов для беспокойства – мне было всего четыре, когда мы переехали в дом 519. Важнейшие события в моей тогдашней жизни – ездить с Бесси в центр, слушать радио и сосать большой палец. Я был сосателем мирового класса. Готовясь ко сну, я высвобождал угол простыни, заворачивал в нее большой палец и засовывал в рот, чтобы посасывать ночь напролет. А утром в углу простыни появлялось очередное круглое жеваное мокрое пятно, наверняка обсуждавшееся в местной китайской прачечной: «Ага! Вот вам и контрацепция по-ирландски! Неудивительно, что их так много!»

Громоздкий старый радиоприемник «Филко» в гостиной всегда приводил меня в восторг. Я не мог его наслушаться. Мне было все равно, что идет: викторины, мыльные оперы, выпуски новостей, интервью, радиоспектакли, комедии. Сам факт, что все эти голоса могли каким-то чудом долетать до нас, будоражил мое воображение и подпитывал одержимость словами, их колоритом и интонациями.

Радио выполняло еще одну важную функцию – заменяло мне общение. В детстве я не знал, куда деваться от одиночества: я рос без бабушек и дедушек, без отца, мать совмещала меня с работой, а Бесси, мой друг на зарплате, при всей своей доброте, приветливости и заботливости, не была мне родней. Мой обожаемый старший брат, трудный ребенок, учился в школе-интернате. Для врожденного одиночки радио было тесно связано с чем-то очень хорошим – с поддержкой, безопасностью, дружеским общением. И даже через полвека ничего не изменилось.

Я был под присмотром, в безопасности, окружен заботой – и всего в двух минутах от суетного, шумного, огромного, захватывающего мира Нью-Йорк Сити. Как минимум три раза в неделю мы с Бесси отправлялись в центр, где любили поглазеть на полки и витрины храмов потребления, таких как «Мэйсиз», «Гимбелз» и «Кляйн»[19]. В полдень мы отправлялись на мессу во францисканскую церковь на 32-й улице. А потом принимали участие в самом священном ритуале на свете – обедали в «Автомате»[20]. Долгие часы ерзания на жестких деревянных скамьях в церковном подвале не шли ни в какое сравнение с неземным наслаждением, получаемым от картофельного пюре, гороха и тушеного шпината со сливками. Эти сотни путешествий в центр самого оживленного города мира подарили мне еще кое-что – ощущение невероятных возможностей. Стоит сесть в поезд – и за считаные минуты вы можете стать кем-то совсем другим. Тогда я едва ли это осознавал, но впоследствии это ощущение мне очень пригодилось. Линию метро «Ай-Ар-Ти»[21] «Бродвей – Седьмая авеню» я освоил в самом нежном возрасте.