1. Одной из краеугольных основ аграрной школы была теория, согласно которой феодальные отношения начали развиваться в результате разложения свободной сельской общины и сопровождавшего его втягивания крестьян в зависимость. Феодальный строй, согласно этой теории, возникал на развалинах общинного строя германцев и других племен. «Марковая теория», выдвинутая в немецкой историографии прошлого столетия, исходила из констатации общинных порядков, действительно распространенных в деревне развитого и позднего Средневековья. На вопрос об истоках этих общинных порядков Г. фон Маурер и его последователи давали однозначный ответ: эти порядки возводились в седой германской старине. В основе теории крылась вера в линейный поступательный прогресс хозяйства и общества. Историки — представители школы германистов искали формообразующие элементы средневекового социального строя в общественных порядках германцев эпохи, которая предшествовала Великим переселениям народов. Теория Markgenossenschaft без особых затруднений была воспринята Марксом и Энгельсом и легко вписалась в концепцию перехода от доклассовой общественной формации к формации феодальной. Тем самым она приобрела новый идеологический статус. Соответственно, историки-марксисты усердно разыскивали в исторических источниках начала Средневековья следы общины. Но поиски эти были далеко не столь убедительными, как это им казалось. Общая теория ограничивала свободу интерпретации текстов и даже приводила к насилию над ними. Вот пример. Как полагали, наиболее ранние свидетельства о германской общине содержатся в сочинениях римских авторов, которые описывали жизнь и быт варваров. Убежденность в господстве маркового строя у германцев приводила к тому, что в перевод текста многократно цитируемой в этой связи 26-й главы «Германии» Тацита, текста, в высшей степени неясного и, возможно, испорченного, добавляли отсутствующее в подлиннике слово «община»[441]. А.И. Неусыхин обосновывал теорию об эволюции аграрного строя германцев от родовой общины, опиравшейся на коллективную собственность на землю, к общине соседской, в которой постепенно вызревает индивидуальная собственность на пахотный надел — аллод. Возникновение аллода создает, по его мнению, возможность отчуждения земельной собственности. Процесс массового перехода аллодов франкских крестьян-общинников в собственность церкви, монастырей и светских магнатов послужил, согласно этой точке зрения, основой для зарождения отношений феодальной зависимости и эксплуатации. Марка из свободной становится зависимой[442].

Но какова степень доказательности этой теории эволюции германской общины? В какой мере эта теория базируется на беспристрастном и всестороннем анализе источников, а в какой — на некоторых идеологизированных внеисточниковых предпосылках?

Филологические и текстологические контроверзы по поводу разрозненных высказываний Цезаря и Тацита могли бы длиться еще долго, если бы наука не дала возможность подойти к этой проблеме по-новому. Решающую роль сыграли здесь археология и история древних поселений (Siedlungsgeschichte), дисциплины, достигшие больших успехов в середине XX столетия[443]. Ими было установлено следующее. Во-первых, во многих районах Германии можно проследить длительное существование однодворных поселений на протяжении периода, охватывающего последние века до н. э. и первые века н. э., вплоть до Великих переселений. Лишь постепенно эти хутора разрастались до размеров небольших поселков[444]. В основе аграрного строя древних германцев, если судить о нем, опираясь на новые данные науки, было индивидуальное хозяйство, а не община.

Во-вторых, археологами изучены следы так называемых «древних полей» (oldtidsagre), примыкавших к этим поселкам. Участки были огорожены каменными или земляными валами, что свидетельствует о длительном индивидуальном владении пахотной землей. Такого рода «древние поля» были распространены в Северной Германии, Ютландии, на Британских островах и в Скандинавии[445]. В то время как римские авторы изображали германцев в виде полуоседлых номадов-скотоводов, «не усердствовавших в возделывании полей» (для подобной стилизации жизни варваров у Цезаря и Тацита были свои причины), современная археология и история древних поселений с бесспорностью доказывают: германцы были оседлыми земледельцами; они селились порознь друг от друга и вели индивидуальные хозяйства[446]. Из древнейших памятников германского права — судебников, записей обычаев варваров, которые расселились на территории завоеванной ими в V в. Римской империи (leges barbarorum), отнюдь не явствует, будто субъектом землевладения у них была община. Толкование термина villa в «Салическом законе» в качестве соседского поселения, в котором сохраняются традиции коллективного землевладения, представляется спорным и едва ли доказуемым; как убедительно продемонстрировал Н.П. Грацианский, villa, упоминаемая этим судебником, была индивидуальным однодворным владением[447]. Сборники дарственных грамот, которые оформляли передачу земель церкви, и поземельные кадастры раннего Средневековья также ничего об общине не говорят. Возможно, какие-то общинные порядки у германцев и существовали, но они относились скорее к периферийным, а отнюдь не коренным, профилирующим чертам их аграрной и общественной действительности. Сельская община обретает свои ощутимые очертания, собственно, только в период развитого Средневековья.

Древнегерманское марковое устройство — научный миф, идеологическая конструкция. Сельская община не восходит к седой древности, но явилась продуктом длительного развития, прежде всего — роста и сплочения сельского населения, внутренней колонизации X–XII вв. и изменения способов обработки почвы, которые потребовали создания системы внутриобщинных распорядков. Община в Средние века не разлагалась, а укреплялась. Ее распад начинается в Новое время.

В свете изложенного становится более понятным, почему термин «община» отсутствует в текстах начала Средневековья. «Общинная теория» рушится под напором новых фактов, вытекающих из действительного прогресса научного знания. Важно подчеркнуть, что новые данные, полученные прежде всего из археологии и истории древних поселений, в гораздо меньшей степени подвержены по своей природе идеологизированным толкованиям, нежели разрозненные письменные тексты, в которых историками «вычитывались» идеи о древней общине.

Корпоративная связанность человека Средневековья не унаследована от более ранней эпохи — она представляет собой существенный признак сложившегося феодального общества. В зависимости от профессии и рода занятий, от социально-правового статуса и многих других факторов люди того времени сплачивались в городские коммуны, монастырские братства и духовные ордена, в церковный клир и еретические секты, в ремесленные цехи и купеческие гильдии, в союзы сеньоров и вассалов, объединения студентов и профессоров, братства взаимопомощи и иного рода universitates.

Как видим, объединение крестьян в соседскую общину было частью более универсального процесса, одной из форм социального структурирования, характерного для эпохи Средневековья. Объединение с себе подобными людей одной профессии, разделявших единый социально-правовой статус и обладавших общим типом ментальности, было своего рода мощным велением времени, выражением глубинных потребностей индивида. При анализе феодального общества историки сосредоточивали свое внимание преимущественно на его иерархической структуре, на «вертикальных» аспектах социальных связей. Разумеется, человек Средневековья — homo hierarchicus, он включен в систему связей, основывавшихся на отношениях господства и подчинения.

Но при этом гораздо меньше внимания историки-марксисты уделяли системе «горизонтальных» связей между людьми одинакового статуса, которые объединялись в многоразличные социальные группы. Именно в недрах такого рода малых групп человек той эпохи только и мог обрести собственную идентичность. Одностороннее вычленение историками сельской общины из этого всеобъемлющего социального контекста приводит к