отвезти в город еще и это письмо. Едем с мамой рвать ей зуб. Опухоль прошла наконец, и надо торопиться. Я боюсь таких вещей всегда. Лучше самой терпеть, чем видеть это у близких. По Толстому: все только эгоизм396. Но как бы то ни было, а неприятно. Сегодня нежданно для себя собрала с моего «игрушечного» земляничника целый стакан чудесной лесной земляники (это что из парка Wickenburgh) и сразу же сварила для тебя. Буду завтра (если буду здорова и поеду в Утрехт) просить Фасю, чтобы муж ее прихватил. Я собирала их в солнце, они горели, эти «живые огоньки»397. Помнишь, в «Богомолье»? Мне так хотелось их дать тебе… И еще хотелось непреодолимо нарвать тебе букетиком. Нам так всегда носила бывшая наша няня, когда приходила в церковь из своей деревни… бежит леском и ухватит, и каждому подарит. И была какая-то особая от этих букетиков радость! Я сорвала тебе такую веточку и зашила в целофановый мешочек. Мне так хочется благосклонности цензора, чтобы допустил эту веточку — радость, этот мой живой тебе привет! Я верю, что это может быть, что дойдет эта веточка до тебя, и потому приношу теплую благодарность неведомому, но доброму контролю!

Ванёк, я с верхней ягодки откусила чуточку, чтобы и вдали, но все-таки с тобой будто вместе есть эти ягодки! Выбрось ее (она была меньшая из 2-х), если побрезгуешь. Это моя глупая, м. б. выдумка. Я все хочу тебе переписать мое несчастное «Говенье», но все не соберусь. Его надо бы все исправить. Я уже не люблю его и радовалась лишь один-два дня. Читала тогда и даже плакала… и радостно было. А теперь досадую… М. б. даже первый вариант был и лучше, но я его куда-то задевала: м. б. и сожгла. Я многого не могу найти. Я многое и тебе писала (лирически), когда еще не знала как ты ко мне. Все куда-то запропастилось. Я тебе массу эти дни писала, но многое уничтожила — очень горечи много было и отчаяния (все это касательно моего «творчества») и не хотела огорчать тебя. А теперь я не знаю, что я писала и чего не писала. Там много было и интересных мыслей. М. б. наперед лучше не бросать, а сохранять у себя на память?! Ах, Ванюша, я тебе сегодня в открытке писала об этих выписках из твоего письма мне об искусстве, о творчестве; по просьбе приятеля твоего… Ну, да мне очень больно, что ты как бы не счел достаточным хранить это у меня. Твой приятель говорит, что «это надо сохранить для других…» Отлично могу его понять. Но больно колет сознание, что ты ему не ответил (чего бы так ждала душа моя): «все это будет очень сохранно, как святыня, т. к. тот, у кого это, — ценит и бережет все мое, как Святая Святых». Неужели ты думаешь, что он лучше и вернее сохранит? И еще больно мне: я отдала ему (кому????) в собственность то, что вся душа моя, вся жизнь моя! Я могла бы дать почитать, поделиться, но_т_а_к, как я отдала… Боже, что я сделала?? Я слушала только твое желание… и сделала. Но отдав письмо на почте, я уже раскаивалась. Ты понимаешь? М. б. ты иначе думаешь? Тогда скажи, я постараюсь понять… Не давай ему! Это такое _м_о_е, все твое, — мне. Пока жива я. Я не хочу отдавать, пока я жива. Я так мало тебя имею… Письма только твои… и из них я ни капли не уступлю никому, пока живу. Скажи, отчего ты захотел ему дать? Ты не надеешься на мою нежность, бдительность, любовь? Обязательно ответь! Я так томлюсь. Я не сержусь, я так вся полна тобой, вся в любви… Очень люблю… Эти дни особенно как-то остро и жгуче. Ах, Ванюша, я совсем не «огневая». Это только мои порывы. Я бываю, и даже очень — рыбка. Могу годами жить аскетом. Ты смеешься? Правда… Без отрубания даже пальца! («Отец Сергий»!)398. Я могу вся уйти отсюда… А сколько я о монастырях мечтала!.. И… люблю порой вино жизни!..

Ну, Ванечек, жду твоего ответа. Как давно не было от тебя писем… Ты теперь мне часто не отвечаешь на письма… Отчего? Ты можешь еще читать мой почерк. Я так разболталась.

Ужасно пишу, и сама не могу себя исправить. Целую земляничными губами. Оля

166

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

27. VI.42

Милый Ванюша! Я уже 2-ую неделю ничего от тебя не получаю и очень волнуюсь. Что с тобой? Здоров ли? Последнее письмо ты писал 12-го399. С тех пор — ничего. Я просила тебя кое-что спросить у С[ергея] М[ихеевича] относительно моей болезни и все ждала ответа. Или тебя так издергало чтение? Все это мало меня утешает. О себе нечего писать. Исследования были сделаны, и доктор хочет некоторые из них повторить, т. к. не все оказалось нормально. Через 1 месяц хочет. Я очень нервна и заставляю себя больше есть и спать, что не всегда-то удается. Погода дрянь, и это меня всегда тоже гнетет. Хоть бы солнце!

Хоть бы словечко от тебя! Ни читать, ни писать я не могу, — очень неспокойна. Мне так хочется покоя.

Целую, Ванечка. Оля

[На полях: ] Вся я — один сплошной нерв. Легко сказать: «не нервы».

В постоянной думе-заботе о тебе!

167

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

29. VI.42 5 ч. дня

Ольгунка моя радостная, как я сегодня тобой обласкан, как озарен тобой и согрет! Два письма, розо-жасминное и земляничное! Нежка моя, цветущая радость, душистая, чутко ко мне прильнула… и я вдыхаю, ищу этот аромат любви твоей, и воображением нахожу, вдыхаю, пью… — и опьянен тобой, чувствую тебя, земляничка-жасминка, кружащая, дурманная сладко-сладко… Ты… — ры-бка..! Может быть и бываешь рыбкой… но я-то _з_н_а_ю, какой ты можешь быть — не-рыбкой… ты в одном миге можешь _в_с_е_ передать, что розлито в жгучих чувствах множества женщин… ты же художница чувств, — этого ли не знать мне! Ольгушка, ты для меня бесценно дорога _к_а_к_ _т_ы… — какую знаю, _в_и_ж_у, и мне совершенно — в этом чувстве — неважно, будешь ли ты творить, писать, рисовать… — все это в твоих возможностях, все это — ты, а проявится ли это _в_н_е_ — для моей огромной к тебе любви — силы не имеет. Поверь, что это так.

30. VI 6 ч. вечера Я должен был оставить письмо, начались боли, — они уже возобновились, только один день не было… не постигаю, что такое.