даже — чудом — была возможность поездки твоей… я бы не мог на это согласиться, — ты не смеешь подвергать себя опасности. Ты должна быть здоровой, и_т_ы_ _б_у_д_е_ш_ь_ здорова! Оля, помни: надо быть спокойной. Заставь себя. Сосуды очень чувствительны. Я страшусь, что мои письма тебя могут волновать… Господи, да не будет сего! Прими покойно, как сильно мой Ваня любит меня, как верно. _В_е_р_н_о. Ни мысли о другом, ни тени мысли. Ты и только _т_ы! Одна. Все закрывающая, спасающая, хранящая. Как моя святыня. Ты не смущайся, что «не удается»… — ты мне дорога, как _т_ы, ты в себе несешь богатство души, а будет ли оно явлено… _в_н_е… — для меня-то давно явлено. Ты неизменна для меня. И не озирайся, не смущайся, а — хочется — пиши. И не стыдись меня посвятить в свое творческое. Я чуток к тебе, я только мысленно поцелую тебя, мою Олюнку. Господь с тобой. Я спешу на почту. 6 с половиной. Потому не доканчиваю страницу. Дай же ротик… губки… ручки… — всю целую, ласкаю, мою детку, мою дале-кую… нежную мою птичку… розовая ты заряночка! Вишни бы собирать с тобой..! И у тебя губы че-рные… и на щеках сок вишневый, и в глазах вишни… и вся ты в вишнях, и на их щечках я вижу отражение моей голубки… такой малюсенькой… на черном зеркальце, на глянце этих сочных щечек вишни… — и солнце там, и сад, и небо… и все я вижу… и сколько блеска, и тепла, и света… Ольга, вишенька моя… моя сочнушка… — теплый сок какой, какая сладость… упоенье… — о, я знаю наши вишенники… на Воробьевых горах какие! во Владимире какие! А треск дощечек с вышек — воробьев пугать! А какой янтарь… на листьях капли, на коре… бывало, как сосали..! Какое солнце через этот клей!.. Ты жуешь его… я вижу… твои зубки и глаза… в них вишни, вишни… вишни… — и ты, самая сладкая из них, и сочная какая… брызжешь соком… — я пью тебя.

Нет времени править опечатки, сама поправь, спешу-бегу на почту, осталось 12 мин.

Твой Ваня

Любимая, моя, Олюна, целую. Господь над тобой!

Не могу расстаться в беседе с тобой. А надо.

169

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

4. VII.42[197]

170

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

7. VII.42 4 дня

О, дорогая моя, детка моя, Ольгуленька моя… — я чувствую, как ты вся в грусти и тревоге, что так давно не пишу тебе… Ах, моя милочка… я так не хотел тебя тревожить, все ждал, что мне станет легче, и я могу не писать тебе о своем недомогании. Но вот, 6-й день, с 1-го, когда писал тебе, а мои боли не проходят… Все, быть может, обычное мое… — доктор С[еров] уверяет — «ну, ни-чего же нет страшного!» — а я мнителен, я подавлен. Все, что со мной, можно легко объяснить, конечно, — я очень много переволновался перед чтением своим, много было и других «дерганий», я плохо спал, ел неважно, на-скоро, и, должно быть, слишком много перепринимал всяких лекарств. Теперь, нет, как будто, утомления, какое было дня три после моего выступления, но я о-чень похудел! И это не показатель чего-нибудь грозящего… — помню, в половине декабря я был гораздо худей… чем сейчас, и вот за зиму и весну набрал до «полноты», т. е. не дощупывался до ребер даже… а в декабре считал их, как косточки на счетах. Тогда, в декабре, помню, у меня мало было масла… а эти недели две я довольствовался граммами… забывал, не получал из провинции, от Ивиковых родных411, да еще я совсем перестал — месяца два! — есть хлеб: не могу, такого он дурного качества, вздувает желудок, и _в_с_е… и — бо-ли! Ем все эти недели только белые сухари, достаю с трудом… и без аппетита ем… и мяса мало ем, порой забываю выбрать паек даже… — такой я рассеянный. Так что, учтя все, похудеть не трудно. Да еще много ночей без сна, от болей. Эти дни боли были и днем. Обычные, знакомые мне лет 30! Ведь _д_в_а_ доктора уверяют, что ни-чего не могли прощупать… ни язвы, ни печени, ни в энтэстэн…[198] — «спа-змы» — они-то и причиняют боли, — так говорят. Но мне не помогают и противоспазмовые средства. Сейчас пишу тебе — почти не чувствую болей. Вчера были весь день, Серов был в 11 ч. вечера, помял меня, — «видите, я прогоняю скопившийся „газ“ — под печенью — вздуток, сейчас будет лучше». И правда: боли затихли, я чуть повертелся ночью, заснул в 1 ч. и спал до 10. Давно так не спал, роднушечка! Завтракал сегодня у друзей, самое режимное, и вот почти нет ощущений болевых, а лишь «наболевшее». Да я сам виноват, знаю… Ну, прости, что наполняю письмо таким нудным. Но когда каждый час слышишь — «ах, как вы похудели!» — когда слишком знаешь о болезнях… когда воображение не изменяет, когда… я так счастлив тобой, Олюна моя… я о-чень не-о-бычно счастлив твоей любовью, своей к тебе… когда дрожишь над таким ослепительным _д_а_р_о_м… о, тогда так страшишься «обмана судьбы»! — которая вот-вот настигнет… и как же насмеется!!! Вот. Это чувство «томленья» грозящим… мне _т_а_к_ знакомо! Я, ведь, уже раз десять «умирал», — смеется доктор! И в 28-м, и в 34-м… и в прошлом декабре… От Очана, две недели тому, я вышел окрыленным, но его лекарства, что ли, мне навредили..? Я не могу, например, выносить угольного порошку… а Серов изумился, что «белладеналь», который должен успокоить боли, — вызывал их сильней! Вы, говорит, какой-то… «вверх ногами»! И я решил ни-чего не принимать. Только для сна… «седормид», и то — половину таблетки. Сейчас нет болей, совсем! В воскресенье сварил себе молочный кисель из «домашней» картофельной муки, друзья сделали, только гря-зная… надо было отмучивать… — и целый день — ни намека на боли! И сегодня хочу. Ем больше. А то и желания не было, и масла мне пришлют — мно-го! — Не тревожься, милка, все от «трепыханья» моего, нервы ни-куда… — и сил-то сколько отдано 21-го! Все и посейчас говорят — ну, и голос же у вас! Да, сила была показана. И доведись — еще мог бы не хуже прочитать! Но было много всякой тревоги. Если бы ты видела, _к_а_к_ меня дергают! И письма семьям казаков, уходящих на фронт, и — «молим написать книгу» —! — в память 25-летия мученической кончины Царской Семьи, и — в Комитете Молебствия об освобождении Крыма…412