женских рифм по каноническому своду стихотворений; 7) В. Я. Брюсов, сборники «Urbi et orbi», «Stephanos» и «Все напевы». Кроме того, для сравнения было подсчитано по 1000 рифм из поэзии на латинском языке («Carmina Burana»), итальянском (Данте, «Ад»), французском (Расин, «Митридат», «Ифигения», «Федра»), немецком (Гете, «Фауст»), английском (Теннисон, «In memoriam»). В иноязычных текстах учитывались не только парные, но и тройные и четверные рифмы.

В таблице 1 указывается количество рифмических гнезд точных и приблизительных рифм (приблизительных на — Ъ, как плена — блаженно, и на — й, как пленный — блаженны), затем количество неповторяющихся неточных рифм и, наконец, в скобках — доля всех рифмических употреблений, приходящаяся на 5 самых употребительных рифмических гнезд.

Таблица 1

5

Прежде всего напрашиваются на сравнение показатели русской рифмы и иноязычных рифм. Мы видим, что русский язык не менее (а то и более) богат рифмами, чем самые богатые из рассмотренных европейских языков. Причина понятна: еще И. Левый отметил, что синтетические языки с их разнообразными флективными окончаниями дают материал для большего количества рифм, чем аналитические языки; а русский язык принадлежит к числу синтетических. Эта разница между двумя типами языков виднее всего из сравнения латинского и французского запаса рифм: латинский язык с его — ere, — eris, — erit, — eri, — ete, — etis, — etur, — etum и т. д. занимает одно из первых мест по богатству рифм, а развившийся из него французский, в котором все эти окончания упростились и унифицировались в — er, — es(ez), — é, по богатству рифм занимает последнее место. (Замечательно при этом, что латинский язык, тем не менее, в своем античном расцвете не пользовался рифмой и обратился к ней лишь в средние века: вот лишнее доказательство, что обычаи стихосложения совсем не автоматически вытекают из «природных свойств» того или иного языка.) Неожиданным кажется, что сравнительно небогат рифмами немецкий язык, несмотря на окончания, насыщенные согласными; причина, вероятно, в том, что некоторые гласные, которые могли бы давать разделительные гнезда рифм, слились в рифмах типа zieren — führen. Наоборот, английский язык в мужских рифмах опережает другие едва ли не потому, что в нем разнообразие гласных (кратких, долгих, дифтонгов, трифтонгов) сочетается с разнообразием финальных согласных (не только глухих, но и звонких). Наконец, обращает внимание очень низкий процент пяти употребительнейших гнезд у Данте: это проявление той особой заботы Данте о разнообразии рифм, которая давно отмечена дантоведами.

6

Далее следует сравнить показатели количества рифмических гнезд у разных русских поэтов (сумма первых трех столбцов). Мы видим: а) общее богатство рифмического репертуара растет: у Симеона рифм мало, у Пушкина их больше, у Брюсова еще больше; б) это обогащение происходит неравномерно: у Кантемира больше разных рифм, чем у Ломоносова, а у Некрасова — чем не только у Фета, но и у Брюсова. По богатству рифмического репертуара Некрасов оказывается среди наших поэтов на первом месте.

Это трудно было предвидеть, но нетрудно, обнаружив, объяснить. Причин этому по крайней мере две.

Первая причина — в лексике. И Некрасов, и Кантемир — сатирики, предметы их поэзии разнообразнее, поэтому круг используемой лексики шире, поэтому запас рифмующих слов больше, чем у лириков, скованных более постоянными темами, — у Ломоносова с его слава — держава или у Фета с его очи — ночи. Так неожиданно вскрывается связь между рифмовкой и тематикой — между «формой» и «содержанием» поэзии. Вообще говоря, для полной оценки свободы пользования рифмой необходимо сопоставление запаса рифм писателя с запасом слов писателя — со словарем его языка; но пока такими словарями мы почти не располагаем, это сопоставление остается делом будущего.

Вторая причина — в синтаксисе. Сплошь и рядом мы видим у Некрасова в рифме такие словоформы, которые у других поэтов (в нашем материале) в рифму не попадают: 40 % рифмических гнезд Некрасова (228 из 549) не встречаются у остальных авторов от Ломоносова до Брюсова. Так, не встречаются больше ни у кого гнезда — адных (хотя встречается — адный), — азе, — азу, — азы (хотя встречаются — аза, — азом), — анью (хотя встречается — анье, — анья), — аров (хотя встречаются — ары, — аром) и т. п. Ясно, что дело не в том, что у других поэтов нет в запасе соответствующих слов, а в том, что эти слова у них ложатся в конец строки не в таком падежном разнообразии, как у Некрасова. Почему? Отчасти, конечно, здесь играет роль простая случайность; но отчасти несомненна и какая-то специфика некрасовского стихотворного синтаксиса: большее разнообразие части речи в более разнообразных словоформах. Но синтагматика русского стиха пока еще мало исследована, и поэтому настоящая оценка синтаксического фактора богатства рифм тоже остается делом будущего.

7

Приблизительные рифмы, избегаемые в русской поэзии вначале и все шире допускаемые потом (второй и третий столбцы таблицы 1), — тоже существенный фактор расширения рифмического репертуара. Некрасов ими не увлекается: приблизительных рифм у него не намного больше, чем у Пушкина, и намного меньше, чем у Фета. Здесь поэт консервативен. Но общие тенденции использования приблизительной рифмы, явствующие из нашей таблицы, любопытны. Употребительность рифм на нетождественную гласную все время возрастает: они отсутствуют до Пушкина, единицами появляются у Пушкина (например, послушна — равнодушно в «Памятнике»), учащаются у Некрасова, еще больше у Фета и больше всего у Брюсова. Употребительность рифм на нетождественный йот, наоборот, все время сокращается: они имеются у Ломоносова и Пушкина (хоть и не в таком обилии, как это иногда кажется исследователям), потом становятся реже у Некрасова и Фета и вновь неожиданно расцветают у Брюсова. Рифмы на нетождественную гласную можно без большой натяжки считать симптомами прозаизации стиха: они подчеркивают, что безударные гласные редуцируются в стихе по тем же нормам, что и в прозе (в какой степени это реализовалось в декламации, а в какой оставалось «глазным» восприятием — как известно, вопрос спорный, по которому с В. М. Жирмунским не соглашались, например, В. Брюсов и Б. Томашевский). Рифмы на нетождественный йот, наоборот, можно считать симптомами «поэтизации» стиха: они подчеркивают, что в стихе может признаваться эквивалентным то, что в прозе совсем не эквивалентно. Если это так, то эволюция этих двух типов рифм от Ломоносова к Некрасову и Фету вполне соответствует общей эволюции русской литературы от классицизма к реализму, от противопоставления к сближению стиха и прозы; а резкое возрождение нетождественного йота в рифме Брюсова — это отражение нового заострения контраста между поэзией и прозой, это несомненная подготовка утверждения нетождественных согласных в неточных рифмах Блока типа пламя — память[364].

8

Неточные рифмы, отмеченные в