Пушкина невелика: по-видимому, это общая, а не индивидуальная закономерность. Для сравнения укажем, что у Теннисона на мужские рифмы приходится вдвое большая доля, 64 % всех мужских словесных окончаний в стихе (т. е. господство мужских рифм в английском стихе деформирует естественные речевые возможности гораздо больше, чем кажется исследователям), и почти такая же доля, 52 %, всех потенциальных мужских рифмических гнезд.

8. Грамматичность рифм[349]. Была подсчитана частота рифмования существительных (С), прилагательных с причастиями и наречиями (П), глаголов (Г), местоимений (М) и их сочетаний (ГГ, ГС) и т. д.; для существительных особо выделялись более однородные «парадигматические» сочетания (СС) — слов, рифмующихся во всех числах и падежах: тень — сень, тени — сени и т. д., и менее однородные «непарадигматические» (Сс): тень — день, тени — дня и т. д. Материал тот же, что и в § 2; добавлены рифмы досиллабической поэзии XVII–XVIII веков (послание Шаховского к Пожарскому, послания Савватия, интермедии из Тихановского сборника, всего 408 мужских и 326 женских) и дактилические рифмы (ранние поэты, от Жуковского до Печерина, — 219; Некрасов — 470 и 520; Никитин, Суриков, Дрожжин — вместе 656; Минаев, Трефолев, Бальмонт, Брюсов — по 500; Маяковский, 1924–1927 годы — 381). Результаты (в процентах) представлены в таблицах 3а–3в.

Из таблиц видно: а) разные части речи по-разному распределяются в мужских, женских и дактилических рифмах: это означает, что каждая часть речи имеет, так сказать, свой ритмический (в том числе клаузальный) словарь, особенности которого очень важны, между прочим, для проблемы «ритм и синтаксис»; б) общее направление эволюции — от однородных к неоднородным рифмам, т. е. от подчеркнутого параллелизма к затушеванному; любопытно, что в дактилических рифмах стихи с «крестьянской» тематикой консервативнее сохраняют черты параллелизма, чем стихи с «городской»[350]; в) два основных сдвига в этом направлении деграмматизации — между XVII и XVIII и между XIX и XX веками; в промежутке эволюция менее заметна.

9. Точность рифм. Прежде всего нужно различать объективное, исследовательское и субъективное, оценочное понятия точности. Первое («рифма с такой-то степенью фонетического и графического сходства называется точной, а с такой-то — нет») мы будем называть просто точностью, второе («рифма я — меня для Сумарокова неточная, для Пушкина точная, а для Бальмонта опять неточная») — узуальной точностью.

Узуальная точность есть величина заранее неизвестная; исследование для того и предпринимается, чтобы выяснить тот узус, особый для каждого поэта и периода, в котором та или иная рифма воспринимается как «точная», т. е. приемлемая. Без такого исследования возможны самые неожиданные аберрации в восприятии рифм. Так мы обычно не замечаем неточности рифм Исаковского и Твардовского, считая их «традиционными» и «классическими». Так мы видим иногда рифму там, где ее нет: известное стихотворение Фета: «Вдали огонек за рекою. / Вся в блестках струится река, / На лодке весло удалое, / На цепи не видно замка. / Никто мне не скажет: „Куда ты / Поехал, куда загадал?“ / Шевелись же, весло, шевелися! / А берег во мраке пропал…» и т. д. — кажется нам зарифмованным AbAbXcXc… с резким переходом от полной рифмовки к неполной; в действительности же перед нами ровная рифмовка XaXaXbXb…, ибо рекою—удалое для Фета — никоим образом не рифма.

Для того чтобы выявить смену узусов точности на всем протяжении от Кантемира до наших дней, необходимо мерить их одной и той же условной мерой объективности, не смущаясь, что применительно к одним эпохам она кажется естественной, а к другим — непривычной. Мы вслед за В. М. Жирмунским приняли за такую условную меру тот узус фонетического и графического тождества, который сложился (отчасти под влиянием западных образцов) в русской поэзии XVIII века, строже всего — в сумароковской школе. Можно было бы сделать и наоборот и прилагать не норму Сумарокова к рифмам Маяковского, а норму Маяковского к рифмам Сумарокова, но это практически гораздо менее удобно.

Таким образом, мы различаем рифмы точные (мил — бил, был — бил, лёд — бьёт; такие отступления от графического тождества, как в последних двух примерах, допускались в русской рифме с первых же ее шагов, вероятно по аналогии с такими западными примерами, как plaire — mère, rund — bunt) и отклоняющиеся от них, «аномальные», а среди последних — женские йотированные (ЖЙ, с факультативным йотом или неслоговым и: долы — голый), женские приблизительные (ЖП: много—бога)[351], женские неточные (ЖН: потомки — Потемкин), мужские закрытые неточные (МзН: сон — волн) и мужские открытые неточные (МоН: цветы — следы), в том числе мужские закрыто-открытые (Мзо: плечом—горячо); т. е. вслед за В. М. Жирмунским под «приблизительными» мы подразумеваем рифмы с нетождественными безударными гласными, под «неточными» — с нетождественными согласными. Доля неточных рифм вычисляется в процентах от общего количества женских, мужских закрытых или мужских открытых рифм; доля йотированных и приблизительных — от общего числа женских за вычетом неточных. Во всех сомнительных случаях мы предпочитали считать рифму точной, чтобы не завышать количества аномалий: так, рифму пикой — великий мы считали точной для XVIII–XX веков, рифму снова — златого — точной для XVIII–XIX веков и ЖП для XX века, рифму надо — отрада — точной для XVIII и ЖП для XIX–XX веков, ибо в разное время существовали орфографические варианты «великой», «златова», «нада».

Элементом точности является и показатель опорных звуков (оп. з.) — среднее на 100 строк количество совпадающих звуков влево от ударного гласного до первого резко несовпадающего согласного («нерезким несовпадением» считались, например, д и дь, д и т, но дь и т — уже «резким несовпадением»). Так, для рифмы ограда — отрада учитывался 1 опорный звук, для рифмы ограда — конокрада — 2, для рифмы ограда — мимо града — 3.

Показатели точности мужских и женских рифм представлены в таблице 4, дактилических — внесены в таблицу 3. Высказывавшиеся предположения о прямой связи точности рифм с системой жанров[352] и метров, по-видимому, не подтверждаются: в частности, для Маяковского подсчеты по «сатирическим» силлабо-тоническим хореям 1927–1928 годов дали те же показатели, что и по акцентному стиху. Ср., однако, заметную разницу между хореическими «сказками» Пушкина и другими его произведениями.

10. Йотированные рифмы редки в XVIII веке до Державина и Капниста, канонизируются Жуковским, свободнее всего употребляются в начале XX века, а в последние годы опять начинают избегаться. Йотированные рифмы после твердых согласных (лыко — дикой) встречаются чаще, чем после мягких (лики — дикий): доля последних среди ЖЙ в 1745–1860 годах составляет 14 %, в 1860–1905 годах — 21 %, в 1905–1913 годах — 46 %, в 1913–1935 годах — 34 %, в 1935–1975 годах — 27 %.