Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4. Из отдельных видов женских аномальных рифм заметнее всего, конечно, развитие ЖН. Виды ЖН ХХ века разнообразны, и рассматривать их здесь нет возможности; отметим лишь разновидность, ставшую особенно ходовой (даже в послекризисный период) и почти не воспринимаемую как аномалия, — это рифма «с внутренним йотом» (в пене — упоенье), как бы перекликающаяся с традиционно дозволенной ЖЙ (в пене — упоений). Но любопытно, что ЖЙ и ЖП тоже продолжают развиваться и в ХХ веке дают показатели выше, чем когда бы то ни было раньше; может быть, это связано с современным этапом деграмматизации рифмы. (Конечно, при этом показатели ЖЙ и ЖП ХХ века следует вычислять не от всех «Ж», а от «Ж минус ЖН», иначе они окажутся заниженными.) Это напоминает, что нельзя говорить, например, «после А. К. Толстого ЖП становятся дозволенными», а нужно добавлять «в таких-то пределах» (более скромных у Фета и Некрасова, более широких у Минаева и В. Соловьева), — языковые же возможности ЖП, как показывают рифмы ХХ века, гораздо шире.
Таблица 4. Опорные звуки в Ж, Мз и Мо рифмах — показатели по точным и неточным рифмам (в скобках — раздельно)
Из отдельных видов мужских аномальных рифм заметнее всего, конечно, развитие Мзо. До 1913 года она представлена лишь уникальными примерами на — й (в ночи — опочий Фета), затем популяризуется Ахматовой (лучи — приручить) и футуристами и затем во многих стихах даже преобладает над правильными Мо. Рифмы Мзо играли важную роль в распространении обязательности опорных согласных от Мо через Мзо к Мзн и, наконец к Мз и Ж. Для ряда поэтов, от Маяковского до Антокольского, Мзо становится как бы универсальной формой мужской рифмы: если обозначить С тождественный, а с нетождественный согласный, Г — ударный гласный, а () — факультативную часть рифмы, то традиционные типы (с)ГС удар — пар и СГ труда — руда сливаются у них в новом типе СГ(с) удар — труда — видал. По сравнению с этой новооткрытой разновидностью неточной Мо отступает на второй план старая, типа толпа — труба; ее разрабатывает С. Бобров и потом М. Цветаева (равнодушная зато к Мзо), но они в меньшинстве.
5. Переломы в индивидуальной манере писателей во втором кризисе с его ускоренным темпом еще заметнее, чем аналогичные переломы в первом (например, Мерзлякова, молодого Пушкина, Тургенева или Майкова). Так, при начале кризиса (1913) бросается в глаза резкий скачок между рифмовкой Маяковского 1912–1913 и 1914–1915 годов; промежуток между теми и другими показателями заполняют Северянин, чей «Громокипящий кубок» прогремел как раз в марте 1913-го, и Шершеневич, чьи эксперименты с рифмами начинают появляться вслед за северянинскими в том же 1913 году; это была как раз пора краткого альянса между эгофутуристами и кубофутуристами, и вряд ли можно сомневаться, что Маяковский выработал свою новую манеру, опираясь на опыт Северянина и Шершеневича; аналогичные переломы на том же рубеже испытывают Асеев и Пастернак. Так, при конце кризиса (1925–1935) мы видим, что все поэты снижают показатели неточных рифм в одном и том же порядке: сперва МзН и Мзо, потом, в меньшей степени, ЖН. Есенин совершает эту эволюцию в 1922–1924 годах, Светлов и Голодный — между первой и второй своими книгами, у Луговского перелом приходится на 1933 год, у Суркова толчками передается от сборника к сборнику; Сельвинский оттягивает снижение ЖН, но все же и он не минует его; Пастернак опережает этот процесс в «Высокой болезни» и отстает от него в «Шмидте», но общее направление его — то же, что и у всех. Маяковский не дожил до этого массового отхода с достигнутых рубежей неточной рифмовки, зато у него заметна разница показателей между «первостепенными» и «второстепенными» произведениями: в «Про это», американских стихах, «Хорошо» больше ЖН и МН, в «Маяковской галерее», «Летающем пролетарии», агитстихах 1928–1929 годов — меньше. Поэты, не меняющие своей рифмовки на протяжении нашего материала, немногочисленны: таковы Инбер, Щипачев, Берггольц.
6. В 1923 году В. М. Жирмунский, проанализировав историю деканонизации точной рифмы, предположил, что за этим должно последовать возрождение точной рифмы. В 1973 году Д. Самойлов указал, что этот прогноз, по-видимому, не оправдался[342]: Евтушенко и Вознесенский рифмуют не менее свободно, чем рифмовали Маяковский и Асеев; поэтому вернее представлять не неточную рифму эпизодом на фоне господства точной рифмы, а, наоборот, точную — эпизодом в истории неточной от народной поэзии до наших дней. В основном это так; но в одном В. М. Жирмунский был прав: на смену описанной им деканонизации действительно пришла временная «реканонизация» точной рифмы 1930–1940‐х годов, и нынешнее состояние русской рифмы — не простое продолжение «второго кризиса», а новый, «третий кризис», к анализу которого мы еще надеемся вернуться.
Эволюция русской рифмы[343]
1. Русская рифма изучалась с применением подсчетов реже, чем русская ритмика. Правда, классическая работа В. М. Жирмунского (1923) целиком построена на очень тщательных подсчетах, однако в текст они не вошли (лишь изредка появляясь в примечаниях) и недоступны для использования[344]. Появляются результаты подсчетов и в умножающихся работах последних лет (более всего в книге Д. Самойлова[345], но обычно они разрозненны и плохо сводятся воедино. Задача настоящей статьи — предложить материалы для связного обследования некоторых аспектов русской рифмы на всем протяжении ее истории. И охват материала, и система классификации, и методика подсчетов, несомненно, могут быть усовершенствованы, но и в теперешнем виде полученные данные обладают по крайней мере взаимосопоставимостью и этим могут быть полезны.
2. Запас рифм поэзии на каждом этапе ее развития поддается подсчету труднее всего. Для этого нужен двусторонний подход: от естественных данных языка в целом и от конкретных словарей рифм конкретных авторов. Естественные рифмообразующие данные русского языка рассчитаны А. Н. Колмогоровым[346] (25 рифмующихся пар на 100 слов прозы) и подтверждены Т. Экманом[347] (12,5 точных, в том числе 7,8 грамматических, и 12,5 неточных пар на 100 слов прозы: это больше, чем в польском, болгарском, немецком, английском, и гораздо больше, чем в сербском и чешском). Однако словари рифм опубликованы только для трех русских поэтов, а этого недостаточно[348]. В качестве временной меры
