нашем материале, в общем немногочисленны: обычно это узкий круг повторяющихся случаев типа я — меня, любви — мои, люблю — мою, глаза — краса, реже зубов — бровь и проч. На этом фоне выделяются лишь два заметных скопления неточных рифм: в мужских рифмах у Ломоносова и в женских рифмах у Некрасова.

Неточные рифмы Ломоносова — это эпизод становления классической системы русской рифмы. Это мужские открытые рифмы без опорного согласного: весны — тьмы, зари — огни, весна — себя и т. д. У раннего Ломоносова (до 1743 года) такие рифмы решительно преобладают над открытыми с опорным согласным типа трава — голова, ставшими впоследствии единственно дозволенными. Дело в том, что мужские рифмы в это время были для русской поэзии новинкой (силлабика знала только женские); нормы их приходилось вырабатывать по немецким или французским образцам; а образцы эти были различны: немецкая традиция не требовала созвучия опорных в открытой рифме (du — zu — полноценная рифма), французская требовала (venu — nu — полноценная рифма, venu — rendu — лишь «терпимая»). Ломоносов, разработавший свои «правила российского стихотворчества» в Германии, естественно, взял за образец немецкую систему; но вернувшись в Россию, он после некоторого колебания перешел на французскую (едва ли не под влиянием Тредиаковского и молодого Сумарокова; Сумароков, как показано недавно Д. Уорсом, усиленно культивировал «богатые» рифмы с опорными согласными и впоследствии). Обилие неточных мужских рифм Ломоносова в таблице 1 — след его ранних опытов по немецкому образцу.

Неточные рифмы Некрасова — это, напротив, уже эпизод расшатывания классической системы русской рифмы. Почти все они однотипны: неоглушаемый звонкий согласный рифмуется в них с глухим — квасом — экстазом, Петрополь — соболь, оплошность — осторожность, тулупе — клубе, звезды — невесты и т. д.; особняком стоит лишь остов — остров («Песни о свободном слове»). Наличие таких рифм у Некрасова отмечалось не раз, но многочисленность их не бросалась в глаза: только подсчет показал, что они заслуживают большего внимания. Расшатывание норм точной рифмовки в 1850‐х годах велось одновременно в нескольких направлениях: одним были приблизительные рифмы А. К. Толстого (больше всего привлекавшие внимание исследователей), другим — возрождение народного (или державинского?) типа неточности у Никитина, третьим — наши некрасовские рифмы. Чем показано это направление, понять легко: если п и б могут рифмоваться в финальной позиции (тулуп — клуб), то почему бы им не рифмоваться и в интервокальной (тулупе — клубе)? Какие у Некрасова были предшественники и последователи в этих опытах со звонко-глухими рифмами — это еще предстоит исследовать.

9

Концентрация рифм, т. е. доля всех рифмических употреблений, приходящихся на 5 самых употребительных рифмических гнезд (5 и 8 столбцы таблицы 1), тесно связана с общим запасом рифмических гнезд у каждого поэта: чем беднее этот запас, тем больше употреблений приходится на каждое гнездо, а на самые «ходовые» гнезда — в особенности. Поэтому от Симеона Полоцкого до Брюсова показатель концентрации все время понижается (причем если запас женских рифм возрастает втрое, то разнообразие их, рассредоточенность по разным гнездам — вдевятеро): чем больше запас рифм, тем лучше умеют им пользоваться поэты.

Интересно перечислить, какие рифмические гнезда оказываются «ведущими» у разных поэтов. Первые четыре места выделяются бесспорно, пятое иногда уже делят несколько равноупотребительных гнезд; в списке они перечисляются в скобках.

Женские рифмы:

Симеон: — ити, — аше, — ати, — ает, — ися.

Кантемир: — ает, — ится, — ают, — ою, — одит.

Ломоносов: — ает, — ами, — ою, — ают, — ены.

Пушкин: — енье, — ою, — ами, — енья, — али.

Некрасов: — ая, — ает, — или, — али, — оже.

Фет: — ою, — ами, — ает, — енья, (-озы, — уки, — ится).

Брюсов: — енЪй, — енЬ(й), — оды, — али, (-ежнЪй, — елЬ(й), — ета, — етЬ(й), — адЪм, — атья).

«Burana»: — atur, — orum, — ari, — orem, (-oris, — ura).

Данте: — etto, — ai, — ui, — ata, — one.

Расин: — ère, — ence, — age, — elle, — endre.

Гете: — eben, — agen, — eren, — ieren, — iesen.

Мужские рифмы:

Ломоносов: — ет, — ит, — ой, — ать, — от.

Пушкин: — ой, — ей, — ал, — ом, — от.

Некрасов: — ал, ом, — ать, — ов, — ой.

Фет: — ой, — ей, ом, — на, — ать.

Брюсов: — ой, — ей, — ом, — он, — ты.

Расин: — eux, — ous, — oi, — as, (-té, -eur, — ir).

Гете: — ein, — ehn, — ohn, — aus, — ehr.

Теннисон: — ee, — ey, — or, I, (-ise, air).

Наиболее продуктивными оказываются те гнезда, в которых пересекаются ряды словоизменений различных частей речи: — ая (существительные, прилагательные, деепричастия), — али (глаголы, существительные), — ою (существительные, прилагательные), — ой, — ом (то же), — он, — на (существительные, краткие формы прилагательных и причастий), — ать (существительные, глаголы). У первых поэтов почти безраздельно господствуют характерные окончания глаголов. Характерные окончания существительных появляются раньше всего в подударных формах творительного падежа — ами, — ою, — ой, общих для всех склонений (может быть, и какие-то синтагматические особенности предпочитают творительный падеж в конце синтагмы?). Более специфические для существительных окончания (-енья, — енье) появляются уже позднее. Заметим, что у Некрасова одного в первой пятерке появляется окончание — оже, не характерное ни для какой части речи в отдельности, а «заполняемое» набором из различных частей речи («тоже», «что же», «боже», «дороже» и проч.).

10

Так мы естественно пришли к вопросу о грамматической характеристике рифм — об использовании в рифме различных частей речи. Это вопрос далеко не новый, у начала его истории стоит старинное осуждение «глагольных рифм» как слишком общедоступных, а у конца — теория Р. Якобсона, определяющая всю эволюцию русской рифмы как историю ее последовательной «деграмматизации». Попробуем и здесь привлечь подсчеты — подсчитать частоту появления в рифме существительных (С), прилагательных с причастиями (П), глаголов с деепричастиями (Г), наречий (Н — кроме совпадающих по форме с краткими прилагательными), местоимений (М) — к ним же причислялось и слово «один»). В дальнейшем, по-видимому, эта классификация потребует детализации, но пока достаточно и ее. В таблице 2 указано абсолютное количество (на 1000 пар) рифм глагола с глаголом (ГГ), глагола с существительным (ГС) и т. д. Для наиболее многочисленной группы рифм — существительных — введены две подгруппы: рифмы «парадигматические» (СС), в которых слова рифмуют во всех числах и падежах (тень — осень, тени — сени и т. д.) и рифмы «непарадигматические» (Сс), в которых рифмующее совпадение форм появляется лишь в одном или нескольких падежах (тень — день, тени — дня и т. д.): грамматическая однородность первых, как кажется, ощущается в большей степени, чем вторых.

По таблице 2 ясно видно падение издавна осуждаемых глагольных рифм (ГГ): среди женских они круто падают от Симеона к Пушкину, в XIX веке задерживаются на пушкинском времени и у Брюсова