и дело должны были оговариваться: «ранний Пастернак», «поздний Пастернак» и т. п. Это не случайно: творческая манера поэтов с годами эволюционировала в направлении общей эволюции русской рифмы ХХ века: нарастание, спад и новое нарастание неточности. Исаковский на этом фоне отличается редким постоянством. Впрочем, и у него мы видели один эволюционный сдвиг: закрыто-открытые типа свою — споют от «Проводов в соломе» к стихам 1935–1941 годов у него сократились вдевятеро, от 9 до 1 %. Этот сдвиг в высшей степени характерен для всей эпохи. Закрыто-открытые мужские рифмы были совершенно неизвестны классикам, открылись около 1913 года (лучи — приручить у Ахматовой, удар — куда у Маяковского), стремительно расцвели в 1920‐х годах (около трети от всех открытых мужских по периоду, свыше половины — по отдельным поэтам; могло казаться, что грань между закрытыми и открытыми мужскими вот-вот сотрется окончательно), но после 1930 года доля их падает вдвое, после 1935-го — еще вдвое, после 1945-го — еще вдвое, и сейчас даже у самых вольнорифмующих поэтов рифмы типа свою — поют почти начисто отсутствуют. В направлении этого стремительного спада двигался Исаковский, двигался и Твардовский: в «Пути к социализму» (1930) у него таких рифм — 11 %, а в «Теркине» и «За далью — даль» — ни единого случая. Точно так же стремительно падают у Твардовского и чисто-закрытые мужские неточные вроде один — командир, гармонист — вниз: в «Пути к социализму» их 22 % (это значительно выше среднего уровня по периоду — 12–13 %), но в лирике 1935–1938 годов уже только 3 %, а в «Теркине» и в «За далью — даль» — 4–6 %; тот же уровень, что и у Исаковского. Но у Твардовского и Рыленкова эволюционные изменения захватывают не только мужскую рифму, а и женскую, и вот каким образом.

В целом у Твардовского больше неточных рифм, чем у Исаковского, а у Рыленкова — меньше: они оба как бы примыкают к старшему поэту с двух сторон. Но при этом от периода к периоду у обоих уровень неточности меняется, и очень характерно. Доля неточных женских у Твардовского меняется так: «Путь к социализму» — 39 %, стихи 1935–1938 годов — 32 %, «Теркин» — 33 %, «За далью — даль» — 24 %. Иными словами, начинает Твардовский с довольно высокого уровня неточности (чувствуется, что воспитывался он на стихотворной продукции 1920‐х годов), а затем по спаду 1930‐х спускается к среднему — именно, к уровню Исаковского. Доля неточных женских у Рыленкова меняется так: стихи 1933–1936 годов — 10 %, стихи 1946–1953‐го — 11 %, стихи 1963–1966-го — вдвое выше, 20 %. Иными словами, начинает Рыленков с довольно низкого уровня неточности (эта его рифмовка имеет уже настоящее право называться «сдержанной» и «строгой»), долго на нем держится, а затем по подъему начала 1960‐х годов поднимается к среднему — т. е. опять-таки к уровню Исаковского. Так возрождение неточной рифмы при Евтушенко и Вознесенском отразилось и на таком строгом авторе, как Рыленков; именно это мы имели в виду, говоря, что у Рыленкова в годы старости рифма помолодела.

Сказались ли как-нибудь новые искания в области рифмы на двух других поэтах? Исаковский в эти годы писал уже мало и в сравнение не идет. А на Твардовском сказались, и очень интересным образом: не на количестве неточных рифм, а на характере их неточности.

Неточная рифма — это, как сказано, рифма с несовпадением согласных звуков. В женской рифме есть две позиции согласных звуков, на которых возможно такое несовпадение. Одна — финальная, на ней происходит обычно пополнение или усечение звука: ветер — на свете. Другая — интервокальная, на ней происходит обычно замещение звука: ветер — вечер. В народной рифмовке, а потом, например, в неточных рифмах Державина, Никитина или Брюсова предпочиталось расшатывание интервокального созвучия: «ложкой кормит, а стеблем глаза колет». Наоборот, в рифмовке ХХ века у Блока, Ахматовой, Маяковского и далее в 1920–1930‐х годах предпочиталось расшатывание финального созвучия, усеченные рифмы: ветер — на свете, учтивость — полулениво, колени — Ленин. Но в последние десятилетия этот тип рифм решительно пошел на убыль и усеченные рифмы стали вытесняться замещенными: именно таковы возмущавшие Исаковского лава — лапа, сила — сито и проч. В количественных показателях это выглядит так: в старой манере, у Маяковского, в неточных женских рифмах финальное несовпадение (преимущественно усечение) составляет 77 %, интервокальное (преимущественно замещение) — 26 %; в новой манере, у Р. Рождественского, наоборот, финальное несовпадение составляет 15 %, интервокальное — 96 %. Место неточности в рифме как бы сдвигается с оконечности стиха вглубь его. Перелом от старой манеры к новой происходит у поэтов военного поколения: у Луконина соотношение финальной и интервокальной неточности еще 66 к 46, у Наровчатова уже 46 к 71.

И вот если посмотреть с этой точки зрения на строение неточной рифмы Твардовского, то мы увидим: в «Теркине» — типично старая манера, преобладание финальной неточности над интервокальной, 80 к 28; в «За далью — даль» — типично новая манера, финальная неточность отступает перед интервокальной, 45 к 66. Для «Теркина» характерны усеченные рифмы: махорки — Теркин, гимнастерки — Теркин, понтоны — тоном, посудите — водитель; для «За далью — даль» — замещенные рифмы: строки — дороге, полки — Волге, силе — России, зона — чернозема. Мы говорили, что количественно неточных рифм в «За далью — даль» меньше, чем в «Теркине», и что это — отражение общего спада рифмических экспериментов в 1940‐е годы; теперь мы добавляем: но качественно эти менее обильные неточные рифмы — нового типа, с углубленной неточностью, и это — предвосхищение нового подъема рифмических экспериментов в конце 1950–1960‐х годах. «За далью — даль» писалось в 1950‐х, чуткость Твардовского к новому в поэтической технике — исключительна, и это несмотря на кажущийся консерватизм его художественного стиля. Именно это мы имели в виду, говоря, что «Василий Теркин» и «За далью — даль» оказываются зарифмованы по двум противоположным системам рифмовки.

В заключение — еще две характеристики рифм Исаковского и Твардовского. Во-первых, законен вопрос: когда в неточной рифме происходит замещение согласных, то какие согласные предпочитают замещать друг друга? Присмотревшись, мы видим: преимущественно это однородные твердый с мягким (корку — Тёркин), глухой со звонким (строки — дороге) и, наконец, йот и различные сонорные между собой (силе — России, зона — чернозёма). По-видимому, слухом эти звуки воспринимаются как близкие друг другу. У Исаковского и Твардовского на долю таких замещений приходится около 75 % случаев, а на долю более резких случаев (дубрава — замирало, спасибо — Христине) остается только