Эрнеста привлекли не зимние виды спорта – он не катался на лыжах[56] с зимы 1927/28 года в Гштааде – а то, что курорт предлагал осенью, особенно отличная охота на уток, куропаток и фазанов, а также антилопу и лося. Главным проводником был Тейлор Уильямс, уроженец Кентукки, которого знали по прозвищу «Медвежий след» или «Полковник». Он выходил с Эрнестом и Мартой на прогулку верхом чаще всего после полудня, обычно в сопровождении остальных из «санваллийской банды» Эрнеста – Арнольда, Ван Гульдера (который погибнет на охоте спустя несколько недель в результате несчастного случая), еще одного охотника по имени Билл Гамильтон и Спайка Спакмена, кинокаскадера. Марта была способной ученицей, и вскоре она освоилась с управлением лошадью, хотя дробовик ей мешал. По утрам они писали – Марта сочиняла короткие рассказы, которые позднее она издаст в виде сборника «Сердце другого», а Эрнест работал над «По ком звонит колокол», в котором тогда было уже около ста тысяч слов. Вторую половину дня они часто проводили вместе, играли в теннис или плавали: иногда они, взяв с собой обед, поднимались на холмы без своей обычной свиты, в другой раз плавали на каноэ по Серебряному ручью, охотились на уток или ловили форель.

Идиллии пришел конец, и Эрнест почувствовал первый настоящий вкус того, какова жизнь с Мартой – или вернее, без нее, когда «Колльерс» связался с ней в октябре по поводу командировки в Финляндию, где в любое время армия Сталина должна была перейти в наступление. На неосторожное замечание жены «Паппи» Арнольда Тилли, что она не поехала бы, будь она на месте Марты, Марта ответит: «Я предпочту [служебное задание] всему остальному в мире» и добавит: «Думаю, у меня это в крови. Ничего не могу с этим поделать». Эрнест притворился, будто ему все равно, и объявил о создании «Хемингштайновского заведения «Сжимай – нарезай» в номере люкс № 206 – который, когда они делили его с Мартой, назывался «Дом гламура».

Марта уехала около первого ноября. Она написала Эрнесту из Хельсинки, напустив на себя возвышенный вид, чем только и могла утихомирить его тщеславие. В ответ на ее безутешное письмо он галантно предложил приехать к ней в Финляндию. Она знала, что именно так он и ответит – писала Марта, – но он должен оставаться там, где был, и писать: «Книга – вот чем мы должны руководствоваться в своей жизни. Книга – вот то, что останется после нас и объяснит эту войну. Без книги наша работа пропадет втуне». Марта придавала большое значение использованию высокого языка, который прекрасно отражал образ мышления Хемингуэя в то время (и в свою очередь влиял на него), и особенно в связи с «По ком звонит колокол». Он считал роман, и совершенно справедливо, наилучшим применением своего таланта в борьбе с фашизмом. Однако такой подход нередко не самым лучшим образом влиял на его творчество; Эрнесту лучше удавалось конкретные, по существу, точные наблюдения.

Оставшись один, Эрнест объявил себя «смертельно одинокой вонючкой». Он не знал, чем заняться, и однажды даже отправился стрелять по койотам с низколетящего самолета, а это, как он знал, был не самый лучший спорт. Рождество в Сан-Валли, даже в окружении этой толпы, начало казаться мрачноватым. Ки-Уэст, овеваемый теплыми пассатными ветрами, где стоял его уютный дом, соблазнительно манил к себе, и Эрнест решил побыть с Полин и сыновьями. Однако когда он позвонил ей, Полин сообщила, что если он планирует после праздников уехать к Марте, то на Ки-Уэст ему лучше не приезжать. Желая избежать стычки, она уехала с Патриком и Грегори в Нью-Йорк, проведать Джинни, дядю Гаса и тетю Луизу. По-видимому, Эрнест думал, что она смягчится. Он вызвал своего «принеси-подай», Тоби Брюса, из Пигготта, чтобы тот отвез его во Флориду. Накануне вечером Брюс подобрал Эрнеста в «сильном похмелье» – Тейлор Уильямс и «Паппи» Арнольд устроили прощальную вечеринку, «королевскую попойку». Эрнест был уверен, как позже рассказал Тоби, что Полин и мальчики ждут его приезда.

Однако на Ки-Уэсте Эрнеста ждал только пустой дом. Как обычно, на время своего отъезда, Полин попросила садовника с семьей переместиться в дом у бассейна, чтобы присматривать за ним, но остальным слугам она дала отпуск – то есть Эрнесту нужно было самому готовить себе еду. Девять дней он болтался по пустому дому, собирал вещи – одежду, оружие, пишущие машинки, трофейные головы, рукописи и письма – и все, что мог, утрамбовал в свой «Бьюик», а остальное оставил в комнате для гостей в баре Джози Рассела «Неряха Джо». Когда на следующий после Рождества день Эрнест сел на автомобильный паром до Кубы, у него не осталось иллюзий, что у них с Полин есть будущее.

* * *

Новый год Бонги (Эрнест) и Муки (Марта) встретили дурачась, однако своим легкомысленным поведением они лишь слегка замаскировали серьезную трещину, которая уже появилась в их отношениях. Девятнадцатого января, в тот день, когда она вернулась в «Финку», Марта подготовила «обязательство» – трехстороннее соглашение, в котором кратко удостоверялось, что она полностью поняла, каким несчастным сделала его, уехав, и пообещала больше никогда такого не допускать. Она признавала, что «прекрасного и чувствительного автора нельзя оставлять одного в течение двух месяцев и шестнадцати дней». Она поклялась загладить «несчастье», причиной которого стала, и защитить его от подобного в будущем. Марта обещала: «Я не оставлю своего нынешнего и будущего мужа, невзирая ни на какие обстоятельства или что-нибудь в этом роде». Она трижды поставила подпись, каждый раз с его именем: Марта Геллхорн Хемингуэй. (На суперобложке ее романа о Чехословакии, «Поле брани», будет указано: «Марта Геллхорн [ныне миссис Эрнест Хемингуэй]».)

К своему удивлению, в приезде сыновей Эрнеста в марте она обнаружила нечто положительное: «Теперь, внезапно, я – мать троих детей, – рассказывала она двум старым друзьям, – и должна сказать, мне это понравилось… Трое сыновей Э-та оказались очень, очень хорошими». Она уже видела Джека в Нью-Йорке на премьере «Испанской земли» и восхищалась им: он был выше Эрнеста, и «у него такое тело, о котором мечтали бы греки, и вы бы расплакались, такое оно прекрасное». Патрика и «Гиги», то есть Грегори, она описывала тоже с большой живостью и нарисовала искусные портреты каждого мальчика. Они были ужасно смешными, говорила она, такими же смешными, как их отец, – а «это о чем-то говорит». Они называли ее «Марти», рассказывала она, считая ее «каким-то колоссальным курьезом… Думаю, все идет очень хорошо». Между тем мальчики были уже в таком возрасте (Джеку исполнилось шестнадцать лет, Патрику одиннадцать, а Грегори восемь), что могли восхищаться ее красотой и отдать дань ее молодости и непринужденности. Джек заметил, что Марта могла сказать твою мать «так естественно, что это слово не казалось грязным, и в иных случаях разговаривала как солдат или благородная леди, смотря по обстоятельствам». Патрик считал ее не столько мачехой, сколько своим другом – и таким, в котором он очень нуждался. А Грегори, самый младший и самый приставучий, обожал ее. Потом он напишет: «Она могла говорить о чем угодно – или ни о чем, если тебе не хотелось… Она разговаривала с тобой, как с равным, выслушивала твое… мнение и, по крайней мере, притворялась, будто оно имеет для нее значение». Он всегда будет помнить, как она отбрасывала волосы, «словно кобылица на пастбище, потряхивающая гривой», и не забудет ее «чудесно безудержный, грешный и все же совершенно чистый смех».