И все-таки к Рождеству 1938 года Эрнест смячился. Он отправил сестре, к которой он обратился по старому прозвищу Масвин, чек на небольшую сумму и принес извинения за то, что написал пару лет назад. Марселина тут же решила извлечь пользу из перемены настроения Эрнеста и попыталась встретиться с ним в Нью-Йорке в январе 1939 года. Она хотела издать свою пьесу (и еще поблагодарить его за рождественский чек, как она написала Грейс) и потому решила обратиться за помощью к Эрнесту лично, возможно, опасаясь неприятного ответа на просьбу, изложенную в письме. От Лестера она узнала, что Эрнест остановился в отеле «Баркли». Марселина дважды звонила в отель, называла свое имя, оставляла сообщение и номер телефона, и затем пришла в отель лично и написала Эрнесту записку. Видимо, ответом ей было гробовое молчание Эрнеста.

Вскоре после этого Грейс приехала на Ки-Уэст. Она остановилась в «Каса марина» и провела в городе шесть долгих дней, общаясь с Патриком и Грегори (до этой поездки она не видела своего младшего внука, Грега). Патрик скажет потом, что Грейс его напугала и вообще она не очень-то похожа на бабушку. Грейс подарила ему перочинный ножик, который, по ее словам, принадлежал его дедушке, но девятилетний Патрик видел, как она утром покупала его в магазине мелочей и, хоть и сделал вид, что поверил, не был одурачен. Других записей о приезде Грейс не было.

Можно отметить одну необычную деталь, имеющую отношение к возобновленным отношениям Эрнеста с матерью. Не так давно Марта Геллхорн ездила по стране с лекциями о гражданской войне в Испании и выступила в клубе «Девятнадцатый век» в Оак-Парке, членом которого состояла Грейс Хемингуэй. Грейс отправила Эрнесту газетную вырезку с заметкой о выступлении и прокомментировала, что встреча с Мартой ей очень понравилась – и больше не сказала ничего, хотя могла бы обсудить с ним молодую женщину.

Вероятно, Грейс смотрела на Марту оценивающе, и не только из-за ее отношений с Эрнестом, но и потому, что недавно сама Грейс тоже стала выступать с лекциями и теперь подходила к подобным выступлениям критически. Она говорила на любые темы, связанные с культурой, обычно о литературе. Грейс читала лекции об Аристофане, «Декамероне», Еврипиде; ее лекции носили названия «Музыка Греции», «Три патриарха: Петрарка, Боккаччо и Данте», а одна называлась просто «Поэзия». Без сомнений, лекции были информативными и интересными, судя по восхищенным письмам, которые получала Грейс. Конспекты лекций хранятся среди ее бумаг в Центре Гарри Рэнсома в Техасском университете, и судя по большинству, она готовилась по книгам 1870-х годов, которые либо были у нее дома, либо ей приходилось ходить в библиотеку. Для лекции об Аристофане из третьего тома («Аристофан») карманной серии «Древняя классика для английского читателя» она почерпнула мысль о том, что греческий драматург был известен «не только как блестящий юморист, но и как высоконравственный учитель»; он был, как она выразилась, «сама нравственность». Эти слова она позаимствовала у переводчика (и редактора серии) преп. У. Лукаса Коллинза, магистра искусств. В лекцию о Еврипиде Грейс включила замечание другого переводчика, Теодора Алоизия Бакли: «Словно восхищаясь темной стороной человечества [Еврипид] любит демонстрировать силу ложных рассуждений, враждебную истине софистику и холодную рациональность в противовес естественным человеческим чувствам».

Таким образом, Грейс подбирала фрагменты, которые можно найти во введении к любому хорошему справочнику по Викторианской эпохе, вырезала их и сводила в единое целое (тогда тексты «скреплялись» булавками), создавая их них доходные лекции, которые она читала в пригороде Чикаго. Разумеется, такая лекция могла стать лишь отправной точкой для дискуссии, но зачем ей нужно было тратить время и силы вырезать тексты и скреплять из булавками? В любом случае, стоит пристальнее взглянуть на саму суть тех бесед, вне зависимости от того, кто бы из викторианских джентльменов ни был переводчиком или редактором, а не на словесные формулировки. В былые времена Аристофан, Еврипид и «Декамерон» тоже считались скандальными и неприемлемыми, хотя проницательные читатели признавали такое искусство великим – как говорила Грейс Хемингуэй / преп. У. Лукас Коллинз, магистр искусств, Аристофан был «сама нравственнность». С того дня, когда Грейс отвергла творчество собственного сына как «грязное», мать Эрнеста проделала долгий путь.

В лекционный репертуар Грейс входили наряду с литературными ее излюбленные темы, которые, по-видимому, она полностью сформулировала сама. Один конспект, который Грейс сшила в виде книги, состоял из напечатанных страниц, перевязанных светло-голубыми шнурками и завязанных сверху двумя бантиками. Темой лекции была «Аналогия музыки и цвета», в основе которой лежала мысль, будто определенные ноты «привязаны» к определенным цветам – к этой теме, объединявшей две страсти Грейс, музыку и рисование, она не раз возвращалась на протяжении всей жизни. В ней содержалось и рациональное зерно, поскольку, как объясняла Грейс слушателям: «Можно украсить свой дом и привести окружающие вас вещи в согласие с определенной музыкальной гармонией».

Новая деятельность Грейс в качестве лектора, похоже, не приносила достаточно денег, чтобы обеспечивать саму себя и свое семейство в Ривер-Форест, к которому теперь принадлежала и ее подруга Рут Арнольд, отношения которой с Грейс стали причиной огромных неприятностей в доме Хемингуэев еще в 1919 году. Рут овдовела спустя пять лет брака с Гарри Уильямом Миханом, скончавшимся в 1931 году в возрасте сорока одного года; после этого она переехала жить к Грейс. К середине 1939 года Грейс так нуждалась, что хотела продать некоторые вещи, имеющие отношение к ее знаменитому сыну. Она написала «Даттону» (по-видимому, издатель Э. П. Даттон), что Роберт Хикокс и его жена сообщили ей, что ищут копии ранних произведений Эрнеста Хемингуэя. Грейс рассказала, что у нее есть два экземпляра школьного литературного журнала «Табула», с пророчеством для класса, сделанным Эрнестом в 1917 году. «Сообщите мне, – писала она, – сколько вы предложите за один экземпляр или оба».

Эрнест ни о чем этом не знал. На следующий день, после того как Грейс покинула Ки-Уэст, он сел на паром до Гаваны. Он написал несколько рассказов о войне в Испании; один из них, «Ночь перед боем», был опубликован в феврале в «Эсквайре». Принявшись за новый рассказ, Эрнест скоро понял, что сможет сделать из него роман. Так он начал работать над «По ком звонит колокол».

Эрнест писал в номере гостиницы «Амбос Мундос», своем любимом пристанище еще с предыдущих поездок на Кубу. Корреспондеция на его имя приходила сюда же, хотя жил Эрнест в другом отеле, «Севилья-Билтмор», осознанно запутывая свои следы, чтобы его трудно было найти. Несомненно, он думал о том, что Марта составит ему компанию в Гаване, хотя существуют споры относительно того, когда это произошло. Марта писала, что приехала в Гавану 18-го числа, всего через три дня после Эрнеста, но его биографы утверждают, что она оказалась на Кубе только в середине апреля. Биограф Марты предполагает, и весьма правдоподобно, что пара оставалась порознь в течение более длительного отрезка времени.

Похоже, они сочли это необходимым, поскольку предполагаемый развод Эрнеста и Полин становился все более вероятным. Предыдущей весной, сразу после отъезда Эрнеста в Нью-Йорк, Марта написала своей матери письмо, в очередной раз коснувшись Полин. Марта заметила, что она та, «кого французы называют «благоразумной»: мне не оставалось ничего другого, я перепробовала все остальное». Она не была уверена, что они с Эрнестом когда-нибудь все время будут вместе. «Я верю, что он любит меня, и он верит, что любит меня, но, – добавила она драматически, – я не очень-то верю в то, что складывается личная судьба человека». Тем временем письма между Эрнестом и Полин стали напоминать переписку разведенных родителей, хотя юридически они еще не были разделены. Они подробно обсуждали планы насчет детей, стали проскальзывать взаимные обвинения в отношении исполнения родительских обязанностей. Полин попыталась найти летний лагерь для детей, и Эрнест, по-видимому, обвинил ее в том, что она хочет сбагрить мальчиков, потому что она ответила ему ровным тоном: «Кроме того, милый, я не спихнула детей в лагерь, просто чтоб избавиться от них, как тебе кажется». Пока Эрнест был в Гаване, а она на Ки-Уэсте, Полин, казалось, утратила вкус к жизни. Когда она решила отправиться на лето в Европу, то написала ему: «Расслабься и наслаждайся мисс Эйнхорн, а здесь я хотя бы на время от тебя избавлюсь». Ее чувства к Эрнесту не изменились, и все те месяцы она, должно быть, очень страдала. Полин затаилась на время, как будто бы у нее был жизнеспособный план восстановить брак. В следующем году она смирится с тем, что ни один такой план не сработает, однако она сохраняла хорошую мину при плохой игре.