Позднее Джек Хемингуэй будет вспоминать жизнь в «Финке» с отцом и Мартой. Нужно было проехать через ужасные трущобы, чтобы попасть туда, рассказывал он, но как только ты добирался до вершины холма, все вокруг становилось идиллическим. «Финка» была обвешана трофейными головами, плакатами с изображением корриды и картинами, включая «Ферму» Миро (1921–1922 гг.). Эрнест писал за письменным столом в своей чисто символической спальне с книжными полками, тогда как Марта писала в «прекрасной большой спальне» с «гигантской» двуспальной кроватью, за столом, из-за которого был виден внутренний двор, и с туалетным столиком, сделанным кубинскими плотниками. Младший брат Эрнеста, Лестер, навестил Эрнеста летом 1939 года. Ему запомнилось, как тот хвастал красотой Марты. Они выпивали у бассейна, и Эрнест пристально смотрел на Марту, выходящую из бассейна, а потом потянулся за напитком со словами: «Вот моя русалка. Что это за женщина».

«Поле брани» Марты вышло в марте, но она уже двигалась дальше и заканчивала сборник рассказов. Она написала статью, которую впоследствии отклонил «Колльерс», о нацистском присутствии на Кубе, где община немцев и испанцев, теоретически представляющая опасность, распространяла фашистскую идеологию; они с Эрнестом настороженно реагировали на появление нацизма в границах Карибского моря, хотя в будущем откликаться на это они станут по-разному. В марте она прочитала статью в «Тайм» о себе и Эрнесте на Кубе и пришла в ярость. В статье говорилось о ее дружбе с Рузвельтами и Гарри Хопкинсом и упоминались сплетни о той роли, которую она сыграла в разводе Эрнеста и Полин – последняя отклинулась тем, что на время запретила мальчикам приезжать на Кубу.

Эрнест тем временем дописывал последние страницы романа «По ком звонит колокол». В ноябре прошлого года он сказал Хэдли, что «решил написать такой большой и хороший роман, какой только сможет». В апреле он был уже достаточно уверен в рукописи и мог показать некоторые главы. Марта сказала, что это «лучший роман, который мы прочтем в этом десятилетии» и что Эрнест «пишет гладко, с легкостью и магией, как ангел». Один друг, бывший моряк, Бен Финни, думал, что это «лучшая и самая захватывающая книга», которую написал Эрнест. Эрнест даже хвастал, что Финни дважды вызывал его в комнату, где он читал роман, и демонстрировал Хемингуэю эрекцию при чтении сексуальных сцен между Робертом Джорданом и Марией. Часть рукописи Эрнест передал Гарри Бертону в «Космополитен» для опубликования по частям – «Скрибнерс мэгэзин» прекратил издание в 1937 году. Отступившись от обычной практики, Эрнест отправил несколько глав Максу, который откликнулся едва ли не с изумлением, очень лестным. Он «до сих пор в каком-то оцепенении, – писал Макс Эрнесту. – Думаю, что эта книга имеет большую мощь, и больший размах, и большую эмоциональную силу, чем все написанное тобой раньше, и я и предположить не мог, что ты превзойдешь все, что сделал раньше». Макс считал, что заглавие романа идеальное; Эрнест позаимствовал его из «Размышления XVII» Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе… Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

Назойливая критика от старого друга прервала безостановочное движение с романом. Арчи Маклиш недавно стал библиотекарем Конгресса, и в преддверии войны он начинал проникаться патриотизмом, о чем свидетельствует его противоречивое стихотворение 1939 года «Америка обещала». Критик Мортон Дауэн Забель заметил: «Нет никого умнее, чем Арчи Маклиш, когда дело касается знания… как поддаться стадному инстинкту». После известий о падении Франции Арчи увидели в слезах за его большим письменным столом, и теперь он был страстным сторонником интервенции. Не считая политических стихотворений, в мае 1940 года Маклиш произнес речь, в которой поручил современникам, писателям, превратившим свое разочарование после Первой мировой войны в искусство, подготавливать молодых читателей, которым не хватало нравственных сил противостоять фашизму. Он выделял «Трех солдат» Дос Пассоса и «Прощай, оружие!» Хемингуэя не только из-за «презрения» авторов к убеждениям, стоявшим за первой войной, но также благодаря их влиянию на умы читателей благодаря тому, что они заставили читателей поверить, что не только «война, но все проблемы, все нравственные вопросы были лживыми – жульническими – и предназначались для обмана». В этой и более ранней речи под названием «Безответственные» Маклиш заявлял, что отечественные писатели способствовали атрофии нравственных сухожилий нации.

Разгневавшись, и справедливо – немногие американцы боролись в Испании против фашизма с большим рвением, чем он, – Эрнест, что было для него характерно, принял критику Арчи на свой счет и ответил ему ad hominem через журнал «Лайф», обвинив друга в «нечистой совести». Если бы Маклиш участвовал в боях под Теруэлем, Гвадалахарой и так далее, «он мог бы чувствовать себя уверенней», писал Эрнест. Может быть, его старый друг это заслужил. В заключительных словах Эрнест, впрочем, наступал на больную мозоль: «Или эти громкие слова обвиняют нас потому, что мы никогда не поддерживали фашизм, и для того, чтобы положить конец фашизму?» В самом деле, по иронии судьбы, Арчи решил вступить в перепалку с другом как раз тогда, когда Эрнест заканчивал большой антифашистский роман. Дружеские отношения между писателями вновь стали натянутыми.

Эрнест отправил законченную рукопись в «Скрибнерс» в августе; концовка, как обычно, доставила ему много хлопот. Он написал один эпилог со сценой между русским журналистом Карковым и советским офицером Гольцем, в котором говорилось о том, что происходило после взрыва моста, и другой, где партизан Андрес Нин обнаруживает следы лагеря Пабло и Пилар и видит внизу взорванный мост. После долгих раздумий Эрнест исключил этот финал, и теперь роман заканчивался так же, как и начинался: Роберт Джордан лежит на сосновых иголках в лесу, его сердце громко колотится, и сейчас он ждет прихода фашистов и верной гибели. Эта концовка казалась идеальной, как и финалы в романах «И восходит солнце» и «Прощай, оружие!» – хотя все три произведения были весьма непохожи друг на друга. Нигде непревзойденное мастерство Хемингуэя не проявляло себя столь очевидным образом, как в инстинкте драматического финала.

В августе Макс сообщил, что Клуб «Книга месяца» принял «По ком звонит колокол», что, конечно же, сулило огромную выгоду. Хотя это предполагало некоторый эстетический компромисс, то никто не заметил противоречия, кроме Макса, который написал Скотту Фицджеральду о хорошей новости – «печать буржуазного одобрения. [Эрнесту] бы такой угол зрения не понравился». Однако, добавил он: «Это хорошо, в практическом смысле».

Летом Эрнест в основном занимался вопросами издания книги, хотя его отвлек визит брата и Эдны Геллхорн, матери Марты, к которой он очень привязался. Марта в редкий момент проницательности в отношении себя самой позднее говорила, что Эрнест любил ее мать: «Оба мои мужа, – сказала она, – любили мою мать, всегда… любили ее больше, чем я… и были абсолютно правы». Эрнест питал очевидную слабость к женщинам старшего возраста, как можно судить по двум его первым бракам и теплой дружбе с Мэри Пфайффер. Несомненно, в этом отразилась тесная связь маленького Эрнеста с колоссальной женщиной, Грейс Хемингуэй, еще до того, как в нем утвердилось двойственное отношение к ее фигуре. Эдна Геллхорн же, по всеобщим признаниям, была замечательной женщиной: любящей, воспитанной, остроумной и независимой, и в то же время прекрасной во всех отношениях женой и матерью.