дым. — В принципе, началось все по схеме: девушка не дожарила картошку, джигит выразил свое неудовольствие. И вдруг, уж не знаю, что на меня нашло, может, переполнилась чаша народного терпения, только проснулась во мне революционерка. Ах ты, думаю, паразит! Жрешь, пьешь на халяву, мужик из тебя, как из козла Карузо, да еще и выступать изволишь! Взяла и закурила в знак протеста — его кавказское величество этого жуть как не любят! Прогулялась по комнате так нахальненько, с сигареткой, плавно покачивая бедром: ля-ля-ля, траля-ля-ля… На том беспощадный русский бунт и закончился. Приобняла, идиотка влюбленная, мужичка за широкие плечи, а он такую брезгливую рожу состроил — фу-у-у! — и оттолкнул меня.

— То есть как оттолкнул?

— Да так. Молча. Не боись, смертоубийства не планировалось. Кишка тонка у фраера! Просто сзади стул стоял, я не удержалась и мордой прям — хрясь! — о край буфета и, видать, сознание потеряла. Глаза разлепила, кровь из носа хлещет, боль в руке такая, что легче сдохнуть сразу, гляжу, а Алика моего ненаглядного и след простыл! Сдрейфил джигит и смылся. А ты говоришь — поссорились!

— Он убежал? Не помог вам, не вызвал скорую? Какой мерзавец! Ничтожество… — Близкие слезы помешали высказать все свое презрение и ненависть, жалость и любовь, и опять фантастически мужественная Жека принялась утешать рыдающую у нее на груди малодушную девчонку, чьи страдания не шли ни в какое сравнение с ее собственными.

— Не перживай, Танюха! По-честному, я даже рада, что все так случилось. Рука, паразитка, заживет, зато в моей дурацкой башке вроде как все встало на свои места. Мысли посещают глобальные. Я вот тут, к примеру, подумала: как же классно зверям в зоопарке! Сидят в клетке исключительно своей компанией, все друг про друга знают, рычат на одном языке… Понимаешь, об чем я?.. Понимаешь! Ты умненькая. А уж хорошенькая какая! Как сказал бы мой Бориска, самая клевая чувиха на всем постсоветском пространстве! Так что не сумлевайси, объявится твой замечательный. Вот увидишь, позвонит…

Тетенька еще и договорить не успела, а в коридоре уже зазвенел телефон. Радость была такой захватывающей, такой жаркой, такой безграничной!.. Но вместо низкого, завораживающего голоса послышался слабый, тоненький. Сил ответить не нашлось, и трубка полетела к Жеке.

— Чапаев слухает!.. Инк, ты, что ли?.. Ничего с Танюшкой. Все нормалёк! Вареньицем малость подавилась, Надькин дед наварил, постарался. Как говорится, во рту тает и сразу обратно просится… Нормально, говорю, у нас все! Лучше не бывает. А у тебя чего там духоподъемного?.. Чего??? Вот сволочь!.. Молчи! Самая настоящая сволочь и есть! Не было б тут Таньки, я б тебе сказала!

Жекина терминология сама по себе не являлась чем-то из ряда вон выходящим, но только не применительно к разговору с Инусей.

— Что случилось, теть Жень?

— Отстань!.. Инк, ты чего, совсем сбрендила? Конечно, приезжай!.. Да хрен с ним, с твоим барахлом! Только шмотки возьми… Какое, к дьяволу, постельное белье? Пусть эта курва подавится твоими пододеяльниками!

Жека кричала в телефон, ругалась, но, когда она заплакала:

— Инуся, не унижайся, я прошу тебя, слышишь? Приезжай немедленно! — и, промокнув рукавом слезы, уставилась в одну точку, догадка, поначалу показавшаяся абсурдной, перестала казаться абсурдом.

Секундная стрелка на будильнике стучала громко, как никогда. Как никогда громко, ругались за стеной соседи, под свою любимую песенку: Есть я и ты, а все, что кроме, легко уладить с помощью зонта…

— Теть Жень?

— Да, Танюх, в нашем полку прибыло. Славка ушел к этой, к своей… к Лариске.

К Лариске?!! Кто-то из них определенно сошел с ума — либо Инуся, либо Жека! Только сумасшедший мог выдумать такую чушь!

— Вы что? Лариска же тупая, как пробка! Папа мне сам говорил.

— Тупая, зато молодая.

Если бы Жека стала бурно возражать, приводить доказательства, не поверить ей было бы легче, чем после этих слов, содержащих простой житейский реализм. На глазах по-больничному постаревшая, она еле поднялась, взяла кружку с сушилки, но вместо того чтобы запить свои таблетки кипяченой водой, из чайника, с силой рванула кран. Во все стороны, на пол и на гипс полетели брызги.

— Какие же мужики предатели! Ну ладно, допустим, я сама хабалка, пожинаю то, что посеяла, но Инуся, она же святая! Два года от старухи не отходила! Умоталась в дым! На черта стала похожа, и вот, на тебе, получила! Дождалась благодарности! Выходит, и в своей клетке все та же херня! Нигде не спасешься от этих сволочей!

5

Хотелось поговорить с мамой именно здесь, сейчас, пока они сидят друг против друга в полупустом вагоне стремительной ранней электрички, однако начать разговор по душам мешало чувство незнакомого прежде отчуждения, возникшее полчаса назад, когда из поезда «Нижний — Москва» на перрон, вопреки ожиданиям, спрыгнула вовсе не заплаканная, убитая горем Инуся, в домашнем халате и стоптанных тапочках, а на удивление похорошевшая, помолодевшая Инуся в джинсах и ветровке. Наверное, следовало бы обрадоваться такой метаморфозе, но обрадоваться не получилось. Получилось обидеться. А как не обидеться? Сначала долго скрывали правду — оказывается, все, включая Жеку, знали об истинной роли аспирантки Лариски, теперь же, когда преисполненная сочувствием дочь примчалась на вокзал, чтобы утешать брошенную папой маму, появляется шустренькая Инуся, которая выглядит так, будто она несказанно счастлива, что избавилась от папы.

Такого, безусловно, быть не могло, и все-таки мама явно пребывала в мажорном настроении: радостными глазками провожала новые многоэтажные дома, покачивала головой и кокетливо поправляла прическу — стильное «каре» из темно-каштановых, без седины волос, сделавшее ее неузнаваемой. Вернее, прежней — самой симпатичной из всех мам, приходивших когда-то в школу на родительские собрания.

— Как же за два года преобразилась Москва! Необычайно красиво! Замечательно! Съездим на днях в центр? Я так мечтаю побродить по нашему переулку, вспомнить детство. Там, должно быть, тоже все изменилось?

— К счастью, нет.

Пораженная столь мрачным ответом, Инуся в недоумении замерла и, наконец-то сообразив, что есть темы поважнее изменений в архитектурном облике Москвы, подалась вперед, так что одни колени в джинсах коснулись других.

— Дружочек, ты словно сердишься на меня?

— Да, сержусь! Почему ты не рассказала мне про Лариску? Думаешь, мне не обидно было узнать обо всем от Жеки? Выходит, Жека тебе ближе, чем я?

Решив, что ее маленькая, несмышленая Танюшка сейчас расплачется, мама спешно извлекла из сумки белоснежный платочек с кружевом и тоном ласковой няни попыталась внушить «капризному ребенку», что в поезде неловко обсуждать подобные вопросы.

— Нет, будем обсуждать! Именно здесь! Дома вмешается Жека, а ты отлично