А 28 ноября (10 декабря) завершилась плевненская эпопея: при попытке прорыва армия Османа-паши была отбита и капитулировала. Это позволяло русскому командованию высвободить для наступательных операций более 90 тысяч человек при 392 орудиях. Наступательный потенциал румынской армии увеличивался на 37 тысяч и 114 орудий. Турецкая Дунайская армия, и без того значительно уступавшая в численности русской, сократилась на 34 тысячи человек и 72 орудия. Более того, 1 (13) декабря войну Порте наконец-то объявила Сербия, что увеличивало антитурецкие силы на Балканах еще на 82 тысячи человек и 232 орудия[860]. Пожалуй, впервые за всю историю некогда Блистательной Порты на нее надвигался такой военный каток, который был способен не только раздавить остатки армии султана, но и полностью выдавить саму империю Османов из Европы обратно в Азию.

30 ноября (12 декабря) турки вновь предприняли атаку на позиции XII корпуса, направив главный удар на Мечку. Но угроза систовской переправе и на этот раз не состоялась: турки были не только отбиты, но и преследуемы при отступлении. Это явилось последним актом их наступательной активности не только на этом фронте, но и на всем балканском театре войны.

В тот же день, 30 ноября (12 декабря), в главной императорской квартире в Парадиме состоялось совещание, на котором обсуждался план дальнейших военных действий. Помимо Александра II, на нем присутствовали: Николай Николаевич, князь Карл, Милютин, Непокойчицкий, Тотлебен и Обручев. Характеризуя обстановку совещания, В. А. Золотарев писал, что «в это время русское командование вернулось к плану Н. Н. Обручева». «В основе плана, предложенного 30 ноября 1877 г. Обручевым, — утверждал Золотарев, — лежали правильные стратегические соображения»[861]. Такое понимание разделяет и Скрицкий, который, по сути, полностью повторил написанное генералом Беляевым еще в середине 50-х гг. XX в.[862].

Однако у Золотарева можно найти и иные суждения:

Понятно, что любовь к «прогрессивным» генералам Милютину и Обручеву унаследована со времен советской историографии. Однако попробуем в этом разобраться.

Прежде о самом плане, принятом на совещании у императора 30 ноября (12 декабря) 1877 г. Первым должен был начать наступление отряд Гурко. С двух сторон обойдя позицию противника у Араб-Конака, ему надлежало оттеснить армию Мехмеда-Али и наступать к Софии. Далее же — действовать по обстановке: если турки сразу начнут отступать на Филиппополь, то преследовать их и гнать к Адрианополю или же двигаться вдоль южного склона Балкан на Казанлык, угрожая тылам шипкинского отряда противника. По замыслу, оба пути вели к одной цели: турки должны были оставить Шипку и отступать на Адрианополь. После Гурко Балканы предстояло перевалить ловче-сельвинскому отряду генерала П. П. Карцова и шипкинскому — генерала Радецкого. Отряд цесаревича на левом фланге оставался в прежнем положении, «отчасти для маскирования наступательных действий, отчасти для прикрытия линии сообщения Систово — Тырново»[864]. Соответственно предполагалось усилить отряды за счет войск, высвободившихся из-под Плевны. Гренадерский корпус генерала И. С. Ганецкого должен был пока остаться в общем резерве.

По сути, этот план явился окончательным оформлением тех замыслов главнокомандующего, которые он стремился реализовать еще в самом начале ноября, посылая в район Орхания отряд Гурко. На совещании великий князь говорил последним. Он стал настаивать не мешкая осуществить переход Балкан не только на участке Гурко, но и на центральном направлении, даже несмотря на все неизбежно связанные с этим проблемы[865]. Позднее это назовут «стратегическим захождением налево»: начинает наступление отряд Гурко, затем отряды Карцова и Радецкого[866]. Так что справедливо будет назвать этот план планом главнокомандующего, а не «обручевско-милютинским», как в свое время окрестил его Н. И. Беляев[867].

Прямо противоположный взгляд на продолжение кампании высказал Тотлебен. Он предложил сосредоточить основные силы на левом фланге, заняться осадой расположенных здесь крепостей, прежде всего Рущука, и только весной наступать через Балканы. Однако с этим предложением герой обороны Севастополя остался в одиночестве.

Тем не менее большинство командиров отрядов не разделяли стремления своего главнокомандующего к незамедлительному зимнему наступлению через Балканы. Наибольшую активность в этом смысле развил Левицкий, всячески увлекая за собой Непокойчицкого. Начальник штаба, по слухам, даже «становился на колени», прося великого князя изменить свои решения[868]). Но и Радецкий, Карцов, Святополк-Мирский, Скобелев, Имеретинский — все те (за исключением последнего), кому предстояло командовать отрядами в предстоящем наступлении, — не были в восторге от замыслов главнокомандующего[869]. Последнему стоило немалых усилий переломить сомнения своих генералов. И если Скобелев после принятия плана с присущей ему энергией был готов к его выполнению, то Радецкий, Святополк-Мирский, Карцов вплоть до самого начала наступления весьма пессимистично высказывались о его перспективах.

Турецкое командование очень надеялось, что зима на Балканах приостановит русское наступление и позволит выиграть время. Подобным образом думали не только в Константинополе. В Берлине — Мольтке, а в Лондоне — руководство военного министерства не верили в то, что русские перевалят Балканы зимой. Ф. Уэлсли вспоминал, как в конце ноября, составив телеграмму в Лондон о падении Плевны, он добавил, «что русские могут зимой перейти Балканы». Вернувшись в конце декабря в Англию, он узнал, что его телеграмма попала в руки премьер-министра с пометкой военного министерства: «Полковник Уэлсли, очевидно, не знает того, о чем он говорит: Балканы никогда не были и не могут быть перейдены зимой»[870].