Организуя наступление в район Орхания и далее на Софию, главнокомандующий русской армией стремился действовать на опережение противника. Однако 31 октября (12 ноября) Левицкий прочитал Николаю Николаевичу и Непокойчицкому составленную им записку, суть которой состояла в том, что движение Гурко к Орханию и за Балканы ранее падения Плевны преждевременно и опасно. С этим выводом согласился Непокойчицкий, его также разделяли Тотлебен, Имеретинский, Скобелев. «Движение, о котором приходится слышать, на Орхание или Софию, — писал М. Д. Скобелев полковнику Скалону в ночь со 2 (14) на 3 (15) ноября, — может повести к двум Плевнам сразу (или к отбитому штурму), особенно с недостаточными силами»[849]. В результате 2 (14) ноября главнокомандующий принял компромиссный план, по которому Гурко надлежало продвинуться только до Орхание, постараться овладеть им и занять горные проходы. Дальнейшее наступление увязывалось со сроками падения Плевны. В этот же день отряд Гурко численностью около 37 тысяч человек выступил в поход[850].

Воистину гордыня — отправная точка человеческих бед. Вечером 6 (18) ноября в полевой штаб армии пришло известие с Кавказского фронта о взятии Карса, а через три дня, 9 (21) ноября, была получена телеграмма князя Карла о взятии его войсками Рахова, расположенного на правом берегу Дуная в 40 км западнее Никополя. Именно на фоне этих успехов 11 (23) ноября Газенкампф записал в своем дневнике, что «у великого князя возродилась несчастная мысль опять штурмовать Плевну для ускорения ее сдачи». По словам полковника, Непокойчицкий также сочувственно отнесся «к этой легкомысленной и опасной идее», а М. Д. Скобелев «горячо работал в этом же направлении»[851]. От Гурко тем временем стали приходить победные реляции: 11 (23) ноября части его отряда выбили противника из укрепленной позиции у Правеца, а на следующий день, 12 (24) ноября, овладели Этрополем.

Получив радостные известия от Гурко, Николай Николаевич вновь замыслил развить наступление, не дожидаясь падения Плевны. По словам Газенкампфа, великий князь рассчитывал так: если Гурко удастся взять Софию, то он намеревался оставить Тотлебена дожидаться развязки у Плевны, самому же ехать к Гурко «и вместе с ним идти от Софии к Казанлыку, в тыл армии Реуфа-паши[852], осаждающей Шипку»[853].

Если стремление главнокомандующего ускорить падение Плевны, атаковав ее в четвертый раз, можно, без сомнений, назвать не только «несчастным», но и просто безумным, то вот с оценкой его намерений ехать к Гурко не так все просто. Газенкампф назвал их «новым фантастическим планом»[854]. Скалон же считал, что великий князь «серьезно и не собирался» ехать к Гурко[855]. Скорее всего, так оно и было. Однако здесь можно разглядеть и другое — порыв глубокого отчаяния великого князя, его импульсивное желание наконец-то состояться как полководцу, преодолеть собственные ошибки и нерешительность, опеку императора и его главного советчика — военного министра Милютина. Думается, Николай Николаевич очень сожалел, что в конце июня безропотно подчинился возражениям брата-императора на свой «более смелый» план; толком не разобрался в ситуации после «Первой Плевны»; положился на Криденера, догадываясь, что он способен либо игнорировать распоряжения штаба армии, либо бездумно их выполнять; упустил благоприятную возможность нанести фланговый удар по Сулейману во второй половине августа, доверившись решению Непокойчицкого и Радецкого, и позорно смалодушничал в дни «Третьей Плевны».

Все, хватит! Теперь он не пошлет собственного начальника штаба выяснять обстановку, не станет постоянно согласовывать свои действия с императором, который сначала поддается влиянию не в меру осторожных советчиков и отвергает обоснованность его решительных планов, потом же выставляет их как свои собственные, горько сожалея об упущенных возможностях и беспрестанно проливая слезы по поводу тяжкой участи русского воинства.

Чуткий и внимательный Газенкампф, по-моему, все же недопонял этого порыва, когда свел его к «прирожденной непоседливости и неугомонности» великого князя[856].

А Гурко тем временем продолжал наступать. 17 (29) ноября были заняты оставленные противником позиции у Врачеша и Лютикова. Турки отступили так поспешно, что не успели уничтожить огромные склады боеприпасов, обмундирования и продовольствия у Врачеша. Доставшиеся русскому отряду запасы предназначались для отправки в Плевну и были рассчитаны на полное обеспечение 50-тысячной армии в течение двух месяцев.

14 (26) ноября активизировалась восточная группировка противника. У Трестеника и Мечки турки атаковали позиции XII корпуса, но были довольно быстро отбиты. А 22 ноября (4 декабря) уже южнее, почти у самого склона Балкан, неприятель повел атаку на Златарицу и Елену, стремясь затем пробиться к Тырнову. Части отряда Святополк-Мирского вынуждены были очистить Златарицу, после семичасового боя оставить передовые позиции у Елены, а затем и сам город, отступив к укреплениям у деревни Яковцы. Однако турки довольно быстро выдохлись, и уже 22 ноября (6 декабря) русские отбили Златарицу, а к 25 ноября (7 декабря) бои на этом направлении стихли. Организовать же новую волну наступления турецкое командование было уже неспособно, к тому же, взяв Елену, турки подставили свой правый фланг под удар частей XIII корпуса.

Тем не менее в штабе русской армии эти события вызвали большую тревогу. Заговорили даже о «трагедии» под Еленой. А кто-то проводил параллели с Плевной, уж слишком очевидны были ошибки. Многочисленная русская кавалерия опять умудрилась прозевать наступление турецкой пехоты, а командир Орловского пехотного полка вместо того, чтобы встретить атаку турок на Елену в укрепленной позиции у Морены, предпочел оставить ее и лихо атаковать противника в лощинах перед ее фронтом. Лихачество обернулось угрозой окружения, утратой 11 орудий и большими потерями в личном составе. Реакция главнокомандующего на случившееся прямо воскрешала в памяти дни «Первой Плевны». «Пока дела под Еленой не разъяснятся, — писал великий князь Гурко 24 ноября (9 декабря), — займи крепкие позиции, укрепись и не двигайся»[857].

Но даже в условиях отсутствия у русской армии к тому времени стратегических резервов оснований драматизировать ситуацию не было никаких. К концу ноября русские могли сосредоточить в район Елены около 35 батальонов пехоты, что в полтора раза превышало силы атаковавших турок. И это не считая кавалерии[858]. Общий же перевес сил русской армии на восточном фронте был не менее очевиден: 153 тысячи против 96 тысяч у турок[859].