ища глазами своего противника и не находя его. Вдруг его бедро уткнулось во что-то теплое, и Уни отпрыгнул в сторону будто укушенный. Рядом с ним на четвереньках, тяжело дыша широко раскрытым ртом, стоял Телейцин. Он медленно поднял голову вверх, и по его взгляду Уни понял, что при всем желании даже встать самостоятельно у того уже не было сил.

Вирилан попытался выдать из себя что-то вроде усмешки, а потом побудительно и в то же время обреченно кивнул, уронив голову вниз. Впервые за все время схватки, которое для Уни растянулось на века, он смог собрать мысли воедино и вернуться к нормальному взгляду и ощущению собственного тела. Молодой герандиец чувствовал себя кроликом, из которого, заживо освежевав, сделали отбивную. Жутко болели ободранные и ушибленные локти и колени, плечи были будто сломаны изнутри, а растянутые мышцы спины кололо. Голова шумела и ныла так, словно в нее вбили с десяток длинных корабельных гвоздей. И все-таки, несмотря на все это, он был жив и даже мог стоять на ногах. Нужно было только завершить дело.

– Давай руби его! – истошно заорал Стифрано в повисшей тишине.

Его выкрик стал словно командой для воинов вокруг площадки. Их оглушительные вопли, переходящие в рычание, вселяли уверенность и побуждали нанести решающий удар.

Уни медленно поднял меч над головой. Крики смолкли, и беззвучие пронзило все вокруг. Ясновеликий владыка, до того изобильно светивший высоко в своем Небесном чертоге, скрылся с глаз за облаками, словно задернув окна невесомыми шелковыми шторами. Уни вдруг ощутил какую-то особую, насыщенную и необыкновенно полную, реалистичность всего происходящего – эти стены, дома внутри крепости, люди, мельчайшие трещины на плитах пола и еле заметный ветерок, который гонит пыль и крошечную соломинку прямо перед лицом Телейцина. «А ведь это – последнее, что он видит в своей жизни», – подумал переводчик. Неожиданно для себя он нашел интересным переместиться в сознание этого человека, мир которого через мгновение потухнет насегда.

Уни попытался представить, чем жил этот вирилан. Сколько ему лет? Восемнадцать? Двадцать? Может быть, двадцать пять? Кто его родители? Каким он был, когда появился на свет? Громко ли кричал при рождении? Медленно ли открыл глаза навстречу этому новому огромному миру? Как рос, взрослел, превращался из мальчика в юношу и мужчину? Первый шаг, первое слово, первые предпочтения – это нравится, а это – уже не очень? Упорные тренировки в касте воинов, пот, кровь и слезы, первый поединок, первая победа и первый проигрыш? А первая любовь – какой она была? И мечты, планы на будущее, что он хотел, чего желал страстно, а что ненавидел и боялся больше всего? Теперь все это уйдет в одно мгновение.

Уни попытался вспомнить свою жизнь. Как он стал таким, какой он есть? От первых детских впечатлений до этого боя, который уже вошел маленьким, но очень важным кирпичиком в здание впечатлений и опыта его личности. «Я ведь тоже умру… когда-нибудь? Смог бы я сам разрушить это здание, уничтожить его собственной волей? Да, воля – вот что для этого требуется, воля – вот чего мне не хватало всю мою жизнь. Я боюсь, я очень сильно, до боли в животе и холода в груди, боюсь смерти, – и своей, и чужой! Но если собрать волю в кулак, если направить ее, куда я прикажу, то страх – страх уже не имеет никакого значения!»

«Да, я могу это сделать! – сказал себе Уни. – Раньше не мог. Раньше мне тысячу раз во сне приходилось сталкиваться лоб в лоб с врагами, с дворовыми хулиганами и прочими обидчиками, но у меня не хватало сил и воли не то что ударить, даже поднять ватные от страха конечности. Но теперь все по-другому. Я чувствую это!»

Уни обхватил пальцами рукоять меча. Он ощутил, будто какая-то мощная сила не дает ему нанести удар, словно кто-то необычайно могучий держит его клинок за самый кончик. Но теперь – теперь все будет по-иному. Уни стал одним целым со своим мечом, и не было больше никакой границы между его ладонями и оружием, которое они сжимали. Сейчас он нанесет удар, и это не меч просвистит в воздухе, но все тело Уни, все его сознание, все мысли, вся воля войдут в клинок и станут той силой, которую уже никто и ничто не смогут остановить.

И Уни сделал это движение, словно расколол мечом огромный круглый шар из цельного гранита. Не перемещаясь в пространстве, его заряженный этим единством тела и мыслей клинок вдребезги разбил саму пустоту так, что теперь ничто не отделяло смертельное лезвие от шеи обреченного на смерть Телейцина. Уни не думал о том, как именно нанести удар, в какую точку следует бить и как правильно задействовать различные мышцы. Он вместе с неотделимым от его личности мечом стал со своим врагом одним целым, меч уже сделал свою работу там, в высшем мире идей и замыслов бытия, оставалось только придать ей форму, характерную для нашего физического мира, как расплавленная бронза заполняет заготовку для литья, чтобы застыть в ней и превратиться в смертоносное оружие.

Уни почувствовал, будто все поры его тела открылись, и он целиком обрушился вниз, мысленно пройдя сквозь шею приговоренного им противника.

– Да бейте уже, сколько можно! – не выдержали нервы у энеля Богемо.

Вириланские воины в такт застучали ногами в пол, ритмичными криками подбадривая победителя. Уни на мгновение закрыл глаза, улыбнулся… и опустил свой меч.

Крики умолкли, стало тихо, как будто вокруг не было ни души.

– Энель Вирандо! – вдруг прервал это драматическое молчание посол Санери. – Я приказываю – вы слышите меня – приказываю вам нанести последний удар! Вы ставите под угрозу жизни всех нас!

– На кой мне это нужно? – Уни устало с размаху швырнул в сторону меч и развязанно заковылял к своим. – Я могу! Теперь я все могу! – взволнованно прошептал он. Ему казалось, что весь мир стал с ним одним целым и одолеть их вместе просто невозможно.

– Да как вы смеете! – закудахтал резким голоском Гроки. – Энель посол отдал приказ! Немедленно вернитесь и прикончите этого варвара! Вы позор герандийской дипломатии… Вас выгонят с государственной службы!

– Да заткнись ты! – вполголоса бросил Стифрано и нервно почесал подбородок.

Уни подошел к посольству и встал на свое место. Выглядел он как свежевыкопанный на кладбище мертвец, но лицо его светилось улыбкой.

– Молодец! – прошептал Хардо и приобнял правой рукой за плечи.

Воины на трибунах молчали. В