Я вырос без отца.

Он умер, когда мне было три года. Был военнымлетчиком-испытателем, погиб при исполнении служебных обязанностей. Бабушки сдедушкой у меня тоже не имелось: родители матери утонули, когда меня еще насвете не было, ну а родители отца маму знать не хотели. Не нравилось, что ихсын, талантливый летчик, решил жениться на девчонке без роду без племени,приехавшей во Владимир из глухого муромского села, на скромной библиотекарше...Поэтому они так и не разрешили отцу с мамой расписаться, ну, и те просто жиливместе, любили друг друга без памяти, строили планы на будущее, надеялись, чтокогда-нибудь встреча с внуком – со мной то есть – смягчит сердца папиныхродителей...

Однако надеждам этим не суждено былоисполниться, потому что молодой летчик погиб, его мать умерла от разрывасердца, его отец вскоре тоже умер, не пережив двух смертей; и тогда мояодинокая мама уехала со мной из Владимира в Нижний Новгород к тетке, потому чтохотела начать новую жизнь, хотела оказаться подальше от тяжелых воспоминаний...

Я дожил до семнадцати лет и только тогдаузнал, что вся эта история была не более чем сказкой, выдуманной моей матерью.Военный летчик во Владимире! Там и гражданского-то аэродрома в помине нет, чтобеще и военная авиация процветала, вдобавок военная испытательная авиация... Богты мой, как подумаешь, сколько их, этих военных летчиков (а также полярных!)дало жизнь несметному количеству незаконнорожденных ребятишек, сколько фуражекс голубым околышем послужили, так сказать, моральным фиговым листком для ошибокмолодости хорошеньких и легкомысленных девчонок...

Что характерно, мама моя благодаря своейработе – книжек начитавшаяся сверх всякой меры, врала очень хорошо иправдоподобно, поэтому я верил ей безоговорочно, абсолютно, у меня даже мыслейникаких сомнительных никогда не возникало. Да и как это могло быть – не веритьсвоей матери?! Я тоже с детства к книжкам был приучен, тоже врать умел,поэтому, соответственно, друзья мои ничего неладного или неправдоподобного вэтой истории не видели. Может быть, их родители и наши учителя были болеепроницательны, однако из человеколюбия, а может статься, из сущего равнодушия ивиду не подавали, что замечают те белые нити, которыми была шита вся этаистория. И в таком вот счастливом неведении относительно своего истинногопроисхождения я пребывал до семнадцати лет – до того дня, когда в моей жизнипоявился Гном.

Мы с мамой жили очень уединенно и замкнуто. Тоесть у меня-то было много друзей, а она держалась нелюдимо. И была оченьрелигиозна. Конечно, в то время это не слишком-то афишировалось, но мама вцерковь ходила часто. Пыталась и меня приохотить, но ничего не получилось, яостался к этому равнодушен. К счастью, у мамы хватило и ума, и любви, чтобыменя не ломать. Однако она становилась все более замкнутой, все глубжепогружалась в свой мир, мы как-то отходили друг от друга, хотя внешне-то всевроде выглядело нормально. У меня вообще создавалось ощущение, будто маматолько и ждет того дня, когда я достаточно повзрослею, чтобы она моглапредоставить меня самому себе, а сама, к примеру, в монастырь уйти.

И вот вдруг все изменилось – ради моего днярождения.

Мама очень захотела устроить вечеринку поэтому случаю, моих школьных друзей позвать. Я обрадовался, конечно. Мама внитку вытянулась, чтобы все происходило «как у людей». На дворе стоял год,когда было все по талонам – пустые прилавки магазинов, жуткие очереди заяйцами, за маслом... незабываемые впечатления моего детства и юности! Однакомама съездила в Москву и вернулась оттуда, вся обвешанная сетками с апельсинами,колбасой, конфетами, пепси-колой, воздушной сумочкой с тортом «Птичье молоко» и– заодно уж! – рулонами с туалетной бумагой. Там же, в Москве, в каком-тообщественном туалете был мне куплен жутко дорогой и фантастически дефицитныйподарок: джинсовая рубашка, и не какая-нибудь там индийская, а настоящая,плотная, голубая, фирмы «Леви Страус». Между прочим, хоть прошло с тех пор чутьне двадцать лет, рубашка эта у меня еще жива, она – единственное, что осталосьу меня из того прошлого, почему-то именно ее я надел, когда бежал, спасая своюникчемную жизнь, бежал от Гнатюка, бежал от той, которую...

Ладно, об этом потом, потом. Позднее. Всемусвое время.

Итак, намеченный праздник настал. Это былосолнечным апрельским днем. Как сейчас помню ту раннюю весну: от снега и поминуне осталось! До прихода гостей оставалось два часа, но у нас с мамой уже былопрактически все готово, стол накрыт, я резал колбасу для непременного салатаоливье, а мама готовилась ставить в духовку пирог. Она была какая-то ужаснонервозная в тот день, глаза на мокром месте, все валилось из рук... Я подумал,что это, наверное, она стесняется, что стол у нас, несмотря на все ее мучения истарания, пустоват получается. Вино было совсем дешевое, а шампанского намдобыть так и не удалось. В конце концов она вдруг села, взявшись за сердце, исказала, что у нее кончился валидол.

– Ванечка, можешь в аптеку сбегать?

Я, конечно, все бросил и помчался в аптеку.Помню, какое в тот день было солнце... какое солнце! Как оно ударило мне поглазам, когда я выскочил из подъезда! Как пахнули мне в лицо набухшие тополиныепочки! Я мигом ослеп от солнца, начал чихать от этого запаха, и тут-то, послеочередного чиха, кто-то приветливо сказал из-за моего левого плеча:

– Будь здоров, сынок.

Глуп я был в ту пору до невероятности, глуп инаивен, мне даже и в голову не пришло остеречься, а ведь именно из-за левогоплеча звучал этот голос... Впрочем, где мне было остерегаться, я и знать незнал, что если за правым плечом человека стоит его ангел-хранитель, то залевым... за левым таится его бес-погубитель. Ну вот он и явился наконец-то комне.

Слишком сильно пахли тополиные почки, а не тоя, может быть, учуял бы запах серы...

Да где мне, идиоту! Я бы и тогда ничегодурного не заподозрил!

Итак:

– Будь здоров, сынок.

– Спасибо, – прочихал вежливый мальчик(это я) и ринулся было дальше, к аптеке, но проворная лапа сцапала меня зарукав курточки и задержала.

Я обернулся, еще не чуя ничего дурного.