мне крайне лояльно, — а ещё невероятно импозантен из-за своих моржовых усов, — но в ситуации потерялся напрочь. Он ведь заведовал рифтом, который по идее не должен был закрыться никогда, — во всяком случае до того, как он выйдет на пенсию.

А потому даже близко не понимал порядок бюрократических действий, который следует предпринять в таком случае.

Писульки все эти, отчёты, формуляры, звонки и доклады…

Разбирались вместе и с горем пополам. А время, ясен хрен, на месте не стояло; до суда по моим прикидкам оставалось всего лишь несколько часов.

Дальше лосём в Академию, к Воронцовой, которую я не застал. Пришлось устроить товарищам юристам мрачную истерику, — это когда настырно требуешь что-то, но не бабьим визглявым манером как во время обычной истерики, а разыгрываешь из себя психопата и угрожаешь натянуть что-то на что-то или вставить что-нибудь туда, куда оно по идее не вставляется.

А требовал я привести мне сюда главу Тайной Канцелярии.

Юристы было дело пытались объяснить, что никакого отношения к Тайной Канцелярии они не имеют и с чего бы им располагать каналами связи с самим Тихоновым, но меня это волновало мало. Они попали под горячую руку, пускай теперь выкручиваются. Вот что хотят, то пусть и делают.

А я сильней, я требую.

Как бы не хотелось серым пиджакам покидать свою зону комфорта, я таки их дожал. По удивительному стечению обстоятельств, дело сдвинулось с мёртвой точки как раз после того, как я довёл до слёз одного юриста, а второго зациклил порталами в вечном падении.

Бей своих, чтобы чужие боялись. Прекрасная поговорка. Хоть и оправдывает отчасти домашнее насилие, но для тимбилдинга — самое то.

В конце концов Тихонов сам позвонил мне на телефон и назначил встречу на Лубянке, в вестибюле метро.

— Когда будешь? — уточнил глава Тайной Канцелярии.

— Секунд через пять, — ответил я.

Бегом-бегом-бегом, вместе с Тихоновым из служебного автомобиля с начинкой атомной подлодки мы дозвонились в приёмную Величества. Величество не спал, и уже получил весточку из Карелии о том-де, что одним геморроем на территории Руси стало меньше.

И стоит отдать Пашке должное, все документы о нашем назначении он подготовил загодя.

И сам решил, что родоначальником и патриархом у нас станет Роман Романович, потому как в противном случае вышло бы нехорошо. То есть, ему пришлось бы делать бароном меня и пускать всех моих по боку, — то бишь Лёха, Соня и Шиза остались бы без титула; братом или сестрой барона, но всё равно простолюдинами. Либо же плодить аж четыре баронские семьи, что вообще бред.

Хотя…

Это для него бред, а для нас было бы прикольно.

Есть ведь знаменитые российские семьи с приставкой к фамилии, те же Потёмкины-Таврические, например. Или вообще Захарьины-Юрьевы, которые в будущем преобразовались в Романовых. Вот и мы были бы: Апраксин-Карельский, Апраксин-Мытищинский и… не знаю даже… Апраксина-Шизическая?

Ладно, всё это хрень и неважно. В рамках пророчества мы уже справились, а на остальное наплевать.

Дальше.

А дальше была самая утлая инаугурация в мире. Величество со мной даже по телефону не пообщался, скот такой. Меня просто привезли в Кремль, вручили парадный китель, орден и бумажку о том-де, что кровь Романа Романовича Апраксина и всех его детей внезапно поголубела. И ещё очень важный морщинистый хрен, — про себя я окрестил его старцем Фура, — прямо при мне записал нашу фамилию в специальную книжицу со всей русской аристократией.

Свершилось, короче говоря.

После опять бежать, на сей раз в Мосгорсуд.

Там я, признаться, ни разу не был. Но цену хорошему понту мы знаем, так что, добравшись туда своим пешком, я сперва засунул щачло в зал суда из приоткрытой двери, и лишь затем с помпой появился посередь зала из портала.

Ну и понеслось.

— Всё подлог и инсинуации, — заявил Сергей Серафимович Кольцов, на что я обвинил его в том, что он сомневается в воле Императора.

— Я оскорблён до глубины души и собираюсь защитить честь своего Государя Императора. Вы сволочь и говно, вызываю вас на дуэль.

— Подождите-подождите! — включился белобрысый юрист Кольцовых и жестом попросил своего патриарха воздержаться от любых реплик. — Ваш отец нанёс оскорбление Сергею Серафимовичу первым!

— Однако Сергей Серафимович проглотил обиду и ни слова про дуэль не сказал.

— Так он же в тот момент не знал о том, что имеет дело с… аристократом, — выплюнул белобрысый с нарочитым омерзением, ещё и хмыкнул сверху.

— И что? — железобетонный аргумент. — Он что так ссыкло, что так. Что это меняет-то?

— Это меняет всё!

— Не-не-не-не-не, — я покачал головой. — И вообще. Мой отец барон с сегодняшнего дня. О часах и минутах в документе нет ни слова, так что этим утром твой дурачок-хозяин попёрся в суд отсуживать у барона его детей. А это ли не оскорбление само по себе, да ещё и прилюдное⁉ Ты оскорблён, бать?

— П***ц как!

— Вызываешь его на дуэль?

— Ага.

— Ну ты скажи как положено-то.

— Я тя вызываю, пёс!

Короче говоря, начались словесные танцы.

А всё почему?

А всё потому, что прилюдно дать заднюю и договориться обо всём тет-а-тет княжеский род просто не мог себе позволить. Пускай разборки между семьями аристократов не должны волновать никого, кроме этих самых семей, но сейчас сор из избы уже стал народным достоянием. На кону стояла пресловутая честь. А дуэль, тем временем, это ведь не кабацкий мордобой, и у неё есть свои правила. Прописанный, — между прочим, — кодекс.

И особенно важно здесь то, кто первый оскорбился.

Ведь оружие выбирает именно оскорблённая сторона. Да-да, звучит диковато, но именно тот человек, который назначает дуэль, в довесок ещё и выбирает оружие. Эдакая защита от бретёров. Иначе ходили бы они по балам да светским раутам, крыли бы всех подряд неприятными словами, а потом ещё и проливали бы голубую кровушку излюбленным способом.

Так что вот так. Тот, кто вызывает — выбирает оружие. Всё остальное решается жребием; вот и весь кодекс.

— Нет, вы не правы!

— Это ты не прав, болезный!

За нашими прениями прошло не менее пяти минут.

Кольцов молчал, а его белобрысый представитель пытался доказать, что именно Сергей Серафимович и есть оскорблённая сторона.

Я, признаться, кайфовал.

Толпа слушала нас, затаив дыхание. В их представлении мы, — все из себя такие маленькие, — прилюдно попёрли против такой махины,