Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Серьезным проступком отец считал только ложь и открытое непослушание. И чаще всего мы как-то ухитрялись не нарушать прямо эти принципы хорошего поведения, а обходить их.
Отправляясь в город за покупками, мама иногда говорила: «Пожалуй, я возьму Катти с собой. Тогда мальчики ничего не натворят тут без меня».
Прозрение пришло ко мне именно так, как это описано в «Буйном детстве Хэн».
«Ни Хэн, ни мальчики не подозревали, собираясь однажды в погожий будничный день на пикник к ручью — причем с полного согласия и даже по предложению Питера и Розамунды-Мэри, — что этим они скорее делают одолжение родителям, нежели доставляют удовольствие себе.
Правда, Хэн удивилась, отчего это Джесси так удрученно вздыхает, намазывая хлеб джемом и укладывая бутерброды в корзинку. Потом, когда Хэн жевала бутерброд, слегка отсыревший снизу, ей пришло в голову, что она, быть может, глотает слезы Джесси, хотя хлеб мог подмокнуть и оттого, что бутерброды были завернуты во влажные листья салата. Но ведь Джесси вправду плакала, готовя бутерброды, а поцеловав мальчиков и Хэн на прощание, она — вот чудо из чудес! — велела им домой не торопиться, а нагуляться вволю.
Удовольствие пропустить школу редко выпадало на долю юных Бэрри, разве только из-за дождя или простуды. Может, Розамунда-Мэри и Питер решили «исправиться» и стали по-другому смотреть на прогулы, подумала Хэн. Ей-то они не раз советовали «исправиться», но, по ее представлению, навряд ли это было настолько приятное занятие, чтоб взрослые сами могли им соблазниться.
Хэн и мальчики возвращались домой уже к вечеру. Набегавшись за день, усталые, они брели по дороге, как вдруг на тележке бакалейщика, спускавшейся с холма, Хэн углядела малиновое плюшевое кресло — гордость маминой гостиной. Розамунда-Мэри своими руками вышила белое атласное покрывало на спинке кресла — багряные головки страстоцвета и зеленые листья с усиками-завитками.
Для детей это кресло было почти святыней. Сесть в него они не смели и только в ужасе открывали рты, когда какой-нибудь ничего не подозревающий гость святотатственно ерзал, пристраиваясь поудобнее на багряных страстоцветах. Том однажды даже сделал замечание миссис Джемисон. Он объяснил, что кресло это особенное и только исключительным людям вроде бабушки Сары, епископа или кэпа Кроуфорда позволено в нем сидеть.
Хэн терялась в догадках, как кресло попало в тележку бакалейщика; ребята поспешили домой, торопясь рассказать все Розамунде-Мэри. Они были уверены, что второго такого кресла ни у кого на Холме нет и быть не может.
Потом мимо них, громыхая, проехала еще одна тележка. Джордж Смизерс, мальчик из мясной лавки, правил косматой рыжей лошаденкой и одновременно придерживал шифоньер, который Хэн с братьями привыкла видеть дома, в столовой, около обеденного стола. Кроме шифоньера, в тележку было втиснуто несколько стульев, тоже из столовой; когда на дороге попадались корни, тележку встряхивало и стулья так и прыгали вверх-вниз. Джордж Смизерс беззаботно насвистывал «Вот тут-то мы повеселимся», а тележка знай себе катилась вниз с холма.
Не сомневаясь, что дом в их отсутствие ограбили, ребятишки до самого порога мчались как угорелые. Впопыхах они даже не заметили ни беспорядка в саду, ни красного флажка, все еще висевшего на воротах. Они ворвались в дом, громко зовя Розамунду-Мэри. Хэн нашла ее в почти пустой гостиной — закрыв лицо руками, она сидела в соломенном плетеном кресле.
— Успокойся, мамочка! — весело закричала Хэн, думая, что мать горюет из-за украденной мебели. — Мы знаем, кто воры. Плюшевое кресло у Эдди Грогана, мы сами видели наше кресло в его тележке!
— И еще... и еще... — захлебываясь, твердил Том.
— Смизерсы взяли шифоньер и стулья, — докончил за него Тедди.
Розамунда-Мэри отняла руки от лица. Слабая улыбка промелькнула в ее глазах, уголки губ дрогнули. Она взглянула по очереди на всех троих, словно не зная, что им сказать.
В дверях позади мальчиков появилась Джесси.
— Мисс Хэн, идите кушать, — сказала она резко. — Ну, живо!
— Мама, я пойду к мистеру Долану, он сразу заставит Грогана и Смизерса отдать наши вещи, — одним духом выпалила Хэн.
— Хэн, милая, да их вовсе не украли, — сказала Розамунда-Мэри. — Мы... мы их продали. Сегодня здесь было то, что называется аукционом.
Хэн, ничего не понимая, смотрела на мать; мальчики тоже стояли молча и только таращили глаза. Джесси выпроводила их из комнаты.
— Идемте, какао остынет, — сказала она, — и провалиться мне на этом месте, если я стану его разогревать!
Хэн не двигалась с места, продолжая глядеть на мать: она понимала одно — мать зачем-то отдала чужим кресло и шифоньер, вещи, свято оберегаемые и любимые в семье.
— Ты правда отдала им кресло? — все еще не веря, спросила она.
Розамунда-Мэри кивнула; она не стала объяснять разницу между «отдала» и «продала» и причины, сделавшие продажу кресла неизбежной.
А Хэн уже представляла себе, как толстые Грогановы отпрыски с широкими веснушчатыми физиономиями и вечно сопливыми носами, которых она всегда недолюбливала, резвятся вокруг малинового плюшевого кресла; и, очень может быть, даже сидят, развалившись, на вышитых страстоцветах. Если бы ей самой хоть раз довелось посидеть в этом священном кресле, возможно, она терзалась бы меньше. Но она никогда не сидела в кресле и Тедди тоже, только Тому как-то раз позволили посидеть в нем после болезни, желая чем-нибудь его побаловать.
— Зачем ты это сделала? — возмущенно крикнула она матери. — Ведь это же наше лучшее кресло!
— Ах, Хэн! — воскликнула мать, удивленная ее яростью.
— Не хочу, чтоб оно досталось Гроганам! — И Хэн горько заплакала. — Не хочу, чтоб его продавали! Хочу, чтоб оно было наше!
— Хэн, милая, — со вздохом сказала Розамунда-Мэри, раздраженно и устало отбрасывая назад выбившуюся прядь. — Мне тоже не хотелось, чтоб оно досталось Гроганам. Не мучь меня, мне и без того тяжко!»
Вот так это все и началось.
А потом, через несколько дней, рассердясь на меня за какую-то шалость, мама вспылила: «Ты что, не видишь, как мы с отцом расстроены? Нам скоро придется уехать отсюда. Отец потерял работу. Хотя ни в чем не провинился... У нас нет денег... Нам даже жить негде...»
Продолжение этой сцены описано в «Буйном детстве Хэн».
«И, потеряв власть над собой, она разрыдалась, жалобно,
