Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да ты понимаешь, что это значит — инсценировать? — спросил отец. — Прежде всего драматургу нужен макет сцены и маленькие фигурки, которые передвигают по ходу действия пьесы. Только писателю с большим опытом под силу заниматься инсценировками.
Я несколько приуныла, но решила, что отступать поздно. У мамы я встретила больше сочувствия, хоть ее и смущала мысль, что столько людей придут смотреть моего «Вильгельма Телля». Никто мне не помогал, кроме Алана и Найджела. Они смастерили лук и стрелу, они же, по моему указанию, бегали к дяде Слингсби за соломой. Солома была свалена у дяди в сарае и шла на подстилку для лошади.
Мы связали солому в снопы — они должны были изображать сжатый хлеб на поле, и я, покопавшись в груде наших маскарадных костюмов, подыскала кое-какое старье. Мальчикам я сделала штаны в обтяжку из длинных чулок и камзолы из старых курток, отрезав рукава. Еще я смастерила для них остроконечные шапочки с длинными перьями; девочки были в ярких платьях и с веночками на голове.
Хоть я и переписала каждому его роль, но заставить мальчиков выучить что-нибудь было очень трудно. Правда, на Алана я могла положиться; зато Арти не желал учить ни строчки. Единственное, что его интересовало, — это стрельба из лука. Найджелу не нужно было ничего говорить, а девочкам полагалось только петь. Но даже это у них не получалось — вместо пояснений, которые должен был делать хор по ходу действия, получались какие-то странные, нестройные звуки.
В день представления мы выстроили стулья рядами, оставив в одном конце холла место для сцены. Задник не был мною предусмотрен, так что декорациями служили только снопы да солома, разбросанная по полу.
Пролог — без всякого музыкального сопровождения — хор пропел сносно; Арти; Алан и я надрывались изо всех сил. Потом я обратилась к тирану со страстной речью, а Гесслер в свою очередь обратился к Теллю со своими знаменитыми словами. Если Телль, сказал он, попадет в яблоко на голове своего сына, то он, тиран, дарует ему свободу.
Мы очень тщательно подготовились к этому выстрелу. Я разрезала яблоко пополам и связала его, а Найджел, держа руки за спиной, должен был дернуть за веревочку, когда Телль выстрелит.
На репетициях яблоко всегда падало в нужный момент. Но в тот памятный вечер мне пришлось стоять рядом с Арти, и шепотом подсказывать ему роль, потом бросаться к хору, делая вид, будто я подбираю солому, а самой шептать им текст, и тут же спешить обратно, к Арти. В момент рокового выстрела Найджел позабыл дернуть веревочку; чтоб напомнить ему про это, мне пришлось мчаться через всю сцену. Так что яблоко аккуратно распалось на половинки лишь через несколько секунд после выстрела. Зрители чуть не плакали от смеха. Мало того, и Телль и его сын тут же нырнули вниз за этими злосчастными половинками. Когда я вытолкнула Телля вперед, чтоб он произнес свою пламенную патриотическую речь, Арти простодушно сказал: «А я думал, Катти, все уже кончилось...»
Так я и стояла рядом с ним, подсказывая ему каждое слово.
Потом мы встали в ряд и пропели заключительные стихи. Разумеется, зрители бурно аплодировали, но я-то понимала, какой это был сомнительный успех.
Люди смеялись, когда, на мой взгляд, не было никаких причин для смеха. Я была в отчаянии от того, что Арти не выучил роль, а Найджел не дернул за веревочку в нужный момент и яблоко не упало. Я с ужасом видела, как у мистера Бруксмита от смеха выступили на глазах слезы и потекли вниз по длинным отвислым усам. И все же после спектакля он постарался меня ободрить.
— Да, Катти, — сказал он, — не каждому под силу написать пьесу, самому поставить ее, сделать костюмы да еще сыграть все роли.
Отец, видя, что я пала духом, стал меня уверять, будто, несмотря ни на что, спектакль даже удивил его «хорошим сценическим чутьем». Но я-то слышала, как он смеялся вместе со всеми тетками, двоюродными братьями и сестрами, друзьями и соседями, когда те, расходясь по домам, говорили на прощание, что «уже много лет так не веселились».
7
В те месяцы, когда отец был без работы, а мама не имела минуты свободной, я не ходила в школу. Тетя Лил давала мне уроки музыки, но пианино у нас не было. Когда мама могла обойтись без меня час-другой, я бегала упражняться к бабушке. Но к бабушке часто приходили гости, и тогда я не имела возможности заниматься. Так я и не продвинулась дальше гамм и упражнений для пяти пальцев, которые, по мнению тети Лил, надо было одолеть, прежде чем перейти к пьескам и другим музыкальным композициям. Не удивительно, что музыка меня не интересовала, и я доставляла мало радости своей учительнице.
Тогда же, по совету тети Лил, я стала ходить на уроки танцев по субботам. Вот этим я действительно увлеклась; я танцевала дома всю неделю и с нетерпением ожидала субботы.
— Катти у нас совсем разучилась ходить, только прыгает, — говорил отец.
Когда в гости к нам приходили Бруксмиты, они всегда просили меня станцевать что-нибудь. Я только этого и ждала; в пышной бледно-голубой юбочке я кружилась по комнате, сама придумывая танцы.
— А ведь она — прирожденная танцовщица, — вырвалось как-то у мистера Бруксмита.
Этого было достаточно — я вообразила, что со временем смогу зарабатывать на жизнь, танцуя в балете, как те очаровательные создания, чьи фотографии мне иногда доводилось рассматривать. Но эти честолюбивые стремления были пресечены в самом зародыше.
Мне поручили сольную партию в концерте, который ученики мисс Хайамс ежегодно давали в зале Мельбурнской ратуши. Радостно возбужденная, я целыми днями репетировала. Посмотрев, как я танцую, отец возмутился.
— Никогда не позволю, чтоб моя дочурка так дрыгала ногами перед публикой, — заявил он.
Мисс Хайам, пожилая толстая еврейка, очень сердилась на отца; но она только подлила масла в огонь, сказав, что намеревалась подготовить меня к выступлению на настоящей сцене. С уроками танцев было покончено; и хотя мне не запрещали развлекать родных и друзей,
