– А что ее преподавать? Ей жизнь учит.

Мы шли узкими, кривыми тротуарами, словно разрастающийся всевремя Урбис оттеснял от себя обычный Рим, сдавливал дома и улицы. Иногда проезжала,медленно и неуклюже, карета, но в основном люди шли пешком. И никто за нами негнался.

– Йенс, я знаю тут одно местечко… – начал я. – Надо нампереодеться. В мирское.

– Идем… – согласился Йенс. Ему явно делалось все хуже и хуже– среди людей, среди открытых пространств.

– Только сам я туда не сунусь. Знают меня там, понимаешь?Сообразят, что Ильмар Скользкий убежал из Урбиса.

– Ты что же, думаешь, кто-то знает, что Церковь тебясхватила? – удивился Йенс. – Тайна это. Человек десять – двадцать, пожалуй,знают. Не удивлюсь, если и Владетелю не сообщили.

– Тогда тем более туда дороги нет. Продадут меня вмиг. А воттебя не выдадут. Мало ли зачем монаху мирская одежда и грим. Да… тем болеерешат, что никакой ты не святой брат, а вор, монахом прикинувшийся.

– Теперь так оно и есть, – согласился Йенс.

Рим я знал плохо, но все-таки через час мы вышли к площадиОдиннадцати Раскаявшихся. Примечательна она была скульптурной группой, в центревозвышающейся: одиннадцать римских солдат, упавших на колени и ниц,протягивающих руки к тому, кого изобразить скульптор не дерзнул. Скульптурыбыли славные, изваянные самим Микеланджело, по особому разрешению ПасынкаБожьего. С одной стороны, не пристало статуи апостолов на площадях ставить, нарадость голубям, но с другой – ведь тогда Одиннадцать Раскаявшихся еще не сталиапостолами вместо одиннадцати проклятых вероотступников. Вот и появились на площадиримские солдаты, уже осененные невидимой благодатью, но еще не ставшие рука обруку с Искупителем.

– Вон тот дом, – указал я Йенсу. – На первом этаже, тамактерская лавка, и костюмы любые, и грим…

– Откуда деньги? – горько усмехнулся Йенс.

– Вместо денег скажешь – да любому, хоть продавцу, хотьхозяину: «Старик Балтазар меня послал. Просил забрать заказ на двоих, что натой неделе делал».

Йенс недоуменно посмотрел на меня.

– Хозяин – сам бывший вор, – объяснил я. – Платят ему – инемало – за то, что всех с этими словами приходящих он снабжает одеждой, гримоми толикой денег. Во всех крупных городах такие лавчонки есть.

Мне показалось, что бывшего – чего уж греха таить, и впрямьбывшего – монаха хватит удар. Неужто он думал, что воровская братия – одиночки,и нет у нас общей казны, общих законов и сходок?

– Тебя спросят только об одном, – продолжил я. -«Какойзаказ?» Ответь… как считаешь, кем нам нарядиться лучше?

Йенс неуверенно пожал плечами. Ох, намучаюсь, если придетсядолго с ним пробыть!

– Скажешь… – Я заколебался. – Скажешь, что костюмы для купцаи приказчика.

– Теперь я и впрямь твоим слугой буду, – пробормотал Йенс.

– Нет, ошибаешься. Приказчиком я оденусь. Купцу в дорогеможно щеки надувать и молчать важно. А вот приказчику суетиться придется. Иди,Йенс.

Он все еще медлил.

– Если нас схватят, – слегка надавил я, – то будут пытать.Меня-то уж точно! А тогда, сам понимаешь, все раскроется. И считай, что не спасты своего сына, не спасся сам и меня угробил. К чему тогда было из подземелийвыбираться, беднягу Пьера по башке бить?

– Уж его-то точно стоило огреть, за его стряпню… –пробормотал Йенс. И двинулся к лавке довольно уверенной походкой.

Я вздохнул и отошел к скамейке. Если все пройдет гладко, точерез час мы будем трястись в дилижансе, удаляясь от Рима. А если нет…

Опустив руку под рясу, в карман штанов, я потрогал лезвиеножа. Плохой нож.

Но себя убить я сумею. Лучше ад, чем каменная яма.

Дорога от Рима к Лиону – без малого тысяча километров. Нодорога хорошая, ей еще и века нет. Каменные плиты уложены ровно, стык в стык,по ширине – даже два больших дилижанса разъехаться могут, а кое-где, когдадорога проходит мимо крупных сел и городков, вместо плит выложен новомодныйасфальт.

Что бы делала Держава без хороших дорог?

Наверное, на провинции бы распалась. Ведь сейчас путь отРима к Лиону, на хорошем дилижансе, с восьмериком лошадей, которых на каждойстанции меняют, занимает меньше полутора суток. А попробуй верхом эторасстояние одолеть?

Денег у нас было немного. Три стальные марки, что Йенс всвоем тайничке прятал, да десять марок, которые нам на двоих перепали отхозяина актерской лавки. И двенадцать марок я, недрогнувшей рукой, отдал забилеты третьего класса в самом лучшем дилижансе, уходящем в Лион.

Одно радовало – в третьем классе никто, кроме нас, не ехал.Вся крыша дилижанса, огороженная деревянным бортиком и со скамейками надвадцать человек, была пуста. Поскольку ночью начал моросить мелкий противныйдождик, то и люки, ведущие на крышу, закрыли. Сидели мы в полном уединении, иза грохотом колес даже возница с помощником не мог наш разговор слышать.

А говорить хотелось. Кутаясь в плащи – у меня попроще, уЙенса – побогаче, пусть и ношеный, сидели рядышком, словно закадычные друзья. Ирассказывал я своему бывшему надзирателю… да, считай, все рассказывал. Прокаторгу. Про то, как узнал, что у мальчишки Марка есть Слово, и на том Слове –кинжал, для бегства необходимый. Как бежали мы с Печальных Островов… как ушел водиночестве Маркус, воспользовавшись тем, что я подвернул ногу… а я лишь потомпонял – моим товарищем был принц Дома.

Йенс слушал внимательно, иногда спрашивая что-то, уточняя.Наверное, разговор помогал ему отвлечься от тяжелых дум.

Когда же я закончил рассказом о засаде, ждавшей нас вНеаполе, о том, как Маркус взял на Слово все оружие, что было вокруг… попутноеще колесо от дилижанса и прочую мелочь прихватив, Йенс рефлекторно сложил рукисвятым столбом.

– Вот потому я и решил, Йенс, – сказал я, – что помогатьМаркусу – мой долг. Он Искупитель, вновь пришедший к нам. Новый Искупитель.

– Почему же Церковь ловит его? – спросил Йенс. – Или тыхочешь сказать, что Пасынок Божий преступил через веру ради собственных благ?

Быстро схватывает…

– Нет, Йенс. Наверное, они считают, что Маркус – самозванец.Или хуже того – Искуситель.

– Храни нас, Господь… – прошептал Йенс. – Если так… Что тысам думаешь?

– Я не знаю. Теперь уже и не пойму.

– А что решил делать?

– Найти Маркуса. Быть рядом. Понять… и попытаться егоостановить, если и впрямь…

Я не договорил.