Пришлось тоже подзатыльник для успокоения применить. Крепкодержа мальчишку за руку, я сказал:

– Ну что, Йенс. Не держи зла. Прощай.

– Схватят тебя… – произнес монах. И вдруг посмотрел на меняс какой-то искоркой жизни. – Хочешь выведу?

– Не желаешь тут гнить? – спросил я. – А с чего мне тебеверить?

– Не с чего.

Несколько секунд колебался я, проклиная себя занерешительность. В одном Йенс прав – даже в одеждах монаха трудно выбраться изУрбиса. Не знаю я здешних порядков, приветствий, даже дороги не знаю.

– Привязывай! – Я протянул пацану веревку. – Йенс! Выдержиттебя веревка – твое счастье.

Сопя и снова хныкая, мальчишка привязал веревку. Плохопривязал, скользящим узлом. Я покачал головой, но вмешиваться не стал.

Йенс осторожно взялся за веревку. Посмотрел вверх. Глотнул –качнулся под кожей кадык. И стал взбираться. Быстро, рывком.

Узел все-таки выдержал, а вот веревка затрещала. В последниймиг Йенс успел выбросить руку, уцепился за решетку, повис. Решетка накренилась,медленно опускаясь в люк. Пацан взвыл, схватил отца за запястье, попыталсяпотянуть.

– Уйди… – прохрипел тюремщик. – Уйди, дурак!

– Да чтоб вам в аду леденеть! – крикнул я и, нагнувшись,потащил Йенса вверх. Понимая, что делаю глупость. Что ему сейчас стоитсхватиться за меня и утащить за собой в камеру? А сынок приведет стражников…

Рыча, сжимая зубы, Йенс выкарабкался из люка. Отполз на шаг.

– Страшно там? – спросил я.

Йенс молчал. А сволочной пацан попытался пнуть меня подколенку. Хорошо, что этой пакости я ждал, отвел ногу – и вмазал ему очереднуюзатрещину.

Следующую он получил от отца.

– За добро не платят злом… – прошептал Йенс.

– Он душегуб! – пискнул пацан. – Отец, тебя накажут!

– Он вор… – тихо сказал Йенс. – Идем.

Снова вооружившись дубинкой и ножом, я пошел за ними.Впритык, чтобы не успели дверь в коридор захлопнуть.

Но они не пытались это сделать.

В комнате Йенс дал пацану ночную рубашку, а потомсобственноручно связал сына. Крепко связал, я наблюдал. Сказал:

– Ты спал. Ничего не знаешь. Проснулся, когда душегуб тебяударил и связал. Понял?

Пацан ревел.

– Не ори, тебе ничего не будет, – сказал Йенс устало. Взялтряпку, что и ему кляпом послужила, заткнул сыну рот. И все – больше даже непосмотрел в его сторону. Оделся сам, потом подошел, несколькими движениямиоправил мою одежду. Трудное дело – в рясу облачаться без опыта… Обронил: –Капюшон… и нож спрячь. Иди не спеша. Молчи.

И двинулся к двери.

Йенс шел впереди, я следом – пряча в рукаве нож. Не было уменя веры Йенсу, да и быть не могло. И уж если предаст, то первым и погибнет.

Коридор был пуст, дверь, ведущая в часовню, заперта.

Я, увидев, что Йенс слегка склонил голову, сложил рукисвятым столбом и мысленно возблагодарил Искупителя. За то, что строгий взглядотвел в сторону, за то, что шанс мне дал.

Никогда ведь такого не бывало, чтоб человек из церковныхзастенков сбегал! Отпускали – бывало. Миловали высочайшим указом, например,если в повинном военачальнике нужда у Державы возникла – тоже случалось.

Но чтобы человек убежал – никогда не слышал!

– Сейчас будут три поста, – сказал вдруг Йенс. – Первыйпройдем легко. Только не говори ни слова.

– А второй и третий?

– Третий тоже пройдем. Если второй пропустит. Думаю я, немешай.

Когда меня вниз тащили, постов я и не приметил. То ли моихконвоиров хорошо знали, то ли вниз пройти легче, чем наружу выйти…

– Шаг мельче и ровнее… – напомнил Йенс. – Остановлюсь – тожестой. Пойду – иди следом.

Первый пост был так неприметен, что я бы точно мимо прошел,сразу подозрения охраны вызвав. Это была ниша в стене коридора, и там, замаленьким столом, без всякого света, сидели трое монахов. Перед двумя на столележали арбалеты: с тупыми стрелами, которые обычно не убивают, а оглушают.

Перед третьим лежал лист бумаги и самописное перо, чтопочему-то еще страшнее казались, чем оружие.

– Мир вам, братья… – сказал Йенс, остановившись.

Стражники убрали руки с арбалетов.

– И тебе мир, датчанин, – сказал монах с пером насмешливо.Словно происхождение Йенса какой-то повод для шуток давало. – Как дела? Смирнотвои сидят? Побегов не замышляют?

Все трое заулыбались.

– Замышляют, каждый день, – сдержанно ответил Йенс. – Ктосегодня на кухне?

Охранник скорчил недовольную рожу:

– Пьер… можешь не спешить…

– Храни нас Святой Себастьян от желудочных колик… – сказалЙенс.

Все три монаха заржали.

– Ты сегодня в ударе, Йенс! – сообщил охранник, что-товыписывая на бумаге. – Давай топай…

Следом за Йенсом я пошел дальше по коридору. Как только мыудалились от поста шагов на пятьдесят, тихо спросил:

– За кого они меня приняли? Почему не спросили ничего?

– Дальше по коридору, за тюрьмой, кельи для провинившихсямонахов, – ровно сказал Йенс. – Они наказаны на различные сроки обетом молчанияи одиночеством… но не так строго, конечно, как… как мои подопечные. Мнепозволено брать кого-то из них в помощь, когда я иду за пайками. Я беру…всегда, даже если могу унести корзину один. Для них это в радость.

– Понятно… а второй пост?

Йенс остановился. Повернулся, кивнул:

– В том-то и дело. За второй пост им выходить нельзя.

– Сколько там человек?

– Пятеро. Ильмар, я не позволю тебе убивать своих братьев.

– Тогда придумай, как пройти без крови!

Он думал. Действительно думал. Знать бы еще, о чем…

– Ильмар-вор, ты знаешь галльский?

– Да.

– Хорошо?

– Никто не жаловался.

– Пошли…

Мы прошли еще по коридору, остановились возле уходящего вбокпрохода. Йенс сказал: