это брехня, но это знакомая политическая брехня. Он не мог заставить себя беспокоиться о подобных вещах. Срок сдачи ещё через два дня, и ему было о чём подумать.

Порой, сигара - это всего лишь сигара. Порой, головная боль - это тоже, всего лишь головная боль. Порой, это означает, что у вас удар. Дядя Чарли жаловался на головную боль прямо перед тем, как потерять сознание. Через два дня он умер.

Джо Стил не умер. Чуть позже днём он спустился вниз. Если он и выглядел бледным и одышливым, что ж, возможно, действие снотворного ещё не прошло. Им же можно было объяснить и то, как он заговаривался, произнося некоторые слова. Но его шестерёнки ещё вращались - он спросил Чарли, как продвигается работа над речью.

- Всё будет готово, когда оно вам потребуется, господин президент, - ответил Чарли.

- Разумеется, будет. - Джо Стил даже моргнул от мысли, что Чарли мог предположить какой-то иной вариант. Удар там или нет, снотворное или нет, но он всё ещё представлял собой постаревшую версию самого себя.

К тому времени, когда ему надо было дать эту речь, он уже был прежней версией себя. Он никогда не был прекрасным декламатором. Но он всегда хорошо справлялся со своей работой, справился и на этот раз. За закрытой дверью своего кабинета Чарли выдохнул от облегчения. Когда-нибудь тревога не окажется ложной. В этот раз оказалась.

XXVI

Дни в Белом Доме могли идти один за другим; Чарли мог обернуться и попытаться вспомнить, чем занимался, но лишь для того, чтобы осознать, что не имеет об этом никакого представления. Иногда он поднимал голову, думая, что прошла пара дней, взглянуть на календарь и увидеть, что прошло три недели. Куда подевались все эти дни? Чем он таким занимался, пока они проскальзывали сквозь его пальцы?

Он заметил Рождество 1951 года - это время он провёл с семьёй. Однако наступление 1952 года он заметил лишь, когда срывал целлофан с календаря, который клерк Белого Дома оставил на его столе. Очередной год! Не просто очередной год, а очередной год выборов. Джо Стил уже проработал пять сроков. Как будто речь шла о пяти рюмках. Когда уже столько выпил, чего стоила ещё одна?

- Значит, он снова будет выдвигаться? - спросила Эсфирь, когда Чарли вернулся домой с ошеломляющей новостью о том, что 1952 год, таки, наступил.

- Не вижу ни одного признака, что не будет, - ответил Чарли. - Но знаешь, жизнь в нынешние времена - это самое странное, что мне приходилось делать?

- Ты это к чему?

- Я как будто катаюсь на карусели, - пояснил Чарли.

Жена одарила его озадаченным взглядом, либо тем, что означал, будто он напился.

- Так и есть, - не сдавался он. - По-другому я объяснить не могу. Ты садишься, начинаешь ехать, а затем скорость увеличивается. Ты вращаешься круг за кругом, круг за кругом и круг за кругом.

Эсфирь принялась вращать пальцем напротив уха. Чарли показал ей язык.

- Прости, - сказал она - соврала, насколько ему удалось расслышать. - Но ты говоришь какую-то бессмыслицу.

- Ты не дала мне закончить. Большую часть времени карусель вращается с одинаковой скоростью. Но, когда приходит время, когда твоя группа должна сойти, и сесть другая, карусель останавливается не сразу. Она постепенно замедляется. И, когда ты на ней, ты даже не сразу это замечаешь, поскольку продолжаешь двигаться. Но затем ты начинаешь видеть всё вокруг в замедленном темпе, а не с обычной скоростью, и понимаешь, что происходит. Вот, именно так себя нынче и ощущает Белый Дом.

- О. Ладно, теперь я понимаю, о чём ты, - сказала Эсфирь. - Что ж, мы двадцать лет прожили при Царе-Журавле. Один или два срока при Царе-Чурбане будет не так уж плохо*. - Басни Эзопа очень нравились Саре, а затем и Пэту. Чтение басен раз за разом, отложило их в памяти, как Эсфири, так и Чарли.

- Возможно, - сказал Чарли. - Либо, он нанесёт ещё один удар. Какое-то время я считал, это будет "а-кто-это-потерял-Китай?", но сейчас, похоже, он потерял интерес к этой теме.

- Я скажу тебе, что меня пугает, - сказала Эсфирь. - Эйнштейн... умер, а затем и несколько других физиков, про которых Джо Стил думал, что они смолчали... тоже умерли.

- Я помню, - невесело произнёс Чарли.

Эта сдержанная пауза являла собой целую гору смыслов.

- Однако не знаю, обращал ли ты внимание на их имена. Оппенгеймер - еврей, фон Нейман - еврей, Сцилард - еврей. Венгерский еврей, строго говоря, бедолага.

- Энрико Ферми не был евреем, - сказал Чарли.

- Не был, но у него жена была - еврейка, - возразила Эсфирь. Чарли этого не знал. Она продолжила: - В какой-то момент я подумала, что Джо Стил решил, будто Гитлер хорошо придумал, что делать с евреями. В отношении евреев, в смысле.

- Он избавился от этих ребят, потому что обиделся на них, а не потому, что они - евреи. - До того как прийти в Белый Дом, Чарли и представить не мог, что будет так спокойно говорить об убийстве, но так оно и было. А тех физиков не было. Он добавил: - К тому же, капитан Риковер - да, сейчас уже адмирал Риковер - тоже еврей. Как и те ребята, что он вытащил из лагерей. Теллер, Фейнман, Коэн. И не знаю, сколько ещё вредителей.

- Теперь я об этом знаю. А раньше не знала, - сказала Эсфирь. - Они заставили бомбу работать, а потом поджарили всех япошек в том городе. Хотя, представим, что было бы не так. Допустим, Троцкий успел бы первым. Что тогда Джо Стил сделал бы со всеми этими вредителями? Или с теми евреями?

Хороший вопрос, не так ли? Чарли решил, что предпочёл бы не знать ответ, как и Эсфирь. Так гораздо лучше.

- Этого не случилось, - сказал он. - Вот, что тебе следует запомнить. Это всё лишь твои тревоги. Всего этого не случилось.

- Знаю. Но мой народ приехал в Америку, чтобы больше не бояться погромов, как и я, впрочем, - сказала Эсфирь. - Вот, за что держалась Америка - жить, невзирая на то, кто ты. Но именно так не получилось, правда?

- Ой, не знаю. Недавно чистильщик обуви разговаривал с дворником, думая, что я не слышу. -