тем, чтобы всё находилось на своих местах, если она этим не пользовалась.

У неё даже кровати не было. У неё имелись матрасы-футоны. Япошки пользовались ими уже целую вечность. Помещения здесь были устланы футоном самой различной длины и ширины. Если сложить друг на друга пару-тройку штук, то выходило весьма неплохо, когда хотелось немного пошалить.

На закате, ленивый и довольный Майк произнёс:

- Ты прекрасна, ты в курсе?

Он попытался повторить эту же фразу по-японски.

- Я тоже счастлива с тобой, - сказала она. - Иногда мне кажется, что мне не следует, но я счастлива.

- Не следует? Это как? Из-за того, что я - американец?

- Hai. - Она кивнула. - Мне жаль. Мне так жаль, но это правда. Ты хороший человек, но ты gaijin. Ты не можешь устроиться здесь до конца оставшейся жизни.

В этом она была права. Рано или поздно - скорее, рано, поскольку ему было уже хорошо за пятьдесят - его выставят из армии и отправят кораблём домой. И там он столкнётся со всеми нехорошими вариантами, от которых спрятался в 1946 году, не сняв форму. Монтана? Нью-Мексико? Вайоминг? Колорадо? Журналист? Лесоруб? Человекоруб? Вернуться на восток с риском, что гбровцы снова его примут, и на этот раз, наверняка, на пожизненное?

С Мидори могут появиться и другие возможности.

- Как считаешь, ты сможешь устроиться в Соединённых Штатах, в стране, полной круглоглазых варваров?

Говорил Майк в шутку, но он знал, что она думала об американцах в общем. Спустя мгновение она произнесла:

- Что ты хочешь сказать?

Майк сделал глубокий вдох.

- Выйдешь за меня? - спросил он.

Когда Стелла, либо её адвокаты, сообщили ему, что она отпускает его на волю, Майк и мечтать не мог, что предложит подобное другой женщине. Однако письмо пришло в трудовой лагерь уже более дюжины лет назад. С тех пор Стелла уже, нашла кого-то другого, туристического агента по имени Моррис Кантор. Почему ему-то нельзя?

- Да, я бы хотела так сделать, - медленно проговорила Мидори. - Но, насколько тяжело это будет?

- Не знаю. Я выясню.

Майк знал, что им будет непросто. Но он решил, что справится. За прошедшие десять лет он сделал для США всё, о чём те его просили и даже чуть больше. Возможно, США смогут сделать кое-что для него. К тому же, правила насчёт сожительства с местными женщинами заметно упростились, чем было сразу по окончании большой войны. Тогда братание могло привести прямиком на гауптвахту.

- Приятно знать, что тебе от меня нужно не только это. - По-прежнему обнажённая этой тёплой ночью, Мидори на мгновение коснулась себя между ног. - Я так и знала, но всё равно приятно.

- Приятно знать, что тебя во мне тоже заботит не только это. - Голос Майка звучал грубо даже для него самого.

Американцы, которые брали себе японок, постоянно гадали, были ли их подруги с ними из-за них, или видели в них только книжку талонов на еду.

- Я не ожидала, что ты сделаешь мне предложение этой ночью. - Мидори рассмеялась.

От этого смеха Майку полегчало.

- Вовремя, знаешь ли? - сказал он.

Она кивнула. Он мог бы сказать: "Сейчас или никогда", и это было бы правдой до последней капли. Впрочем, и так прозвучало хорошо. Всё-таки, в нём ещё осталось немного от писателя.

***

Когда республиканцы собрались в Чикаго, они выдвинули Роберта Тафта*. Он нацелился стать первым человеком со времён Джона Куинси Адамса, который унаследует место в Белом Доме у собственного отца. Прежде чем его выдвинуть, ходили разговоры о выдвижении Омара Брэдли и Дуайта Эйзенхауэра.

Завоеватель Западной Европы и архитектор победы на Тихом океане оба отозвали свои кандидатуры.

- Политика - не место для солдат, - заявил Брэдли.

Джордж Вашингтон, Улисс С. Грант и Закари Тейлор, возможно, имели иное мнение по этому вопросу. Однако Вашингтон, Грант и Тейлор не служили под началом Джо Стила.

Как бы между прочим Чарли поинтересовался у Винса Скрябина:

- Не знаете, с чего вдруг два генерала отказались?

- Знаю, - ответил Молоток и больше не издал ни слова.

Чарли остался наедине с собственными фантазиями. Он надеялся, что эти фантазии были слаще, чем реальность, но гарантий никаких не было.

Спустя три недели после того, как Республиканская партия освободила Международный амфитеатр, туда пришли демократы, чтобы перевыдвинуть Джо Стила и Джона Нэнса Гарнера. Чарли всегда считал забавным возвращаться в Город Ветров для участия в съезде. По крайней мере, в этот приезд выбрали другое здание, а не то, в котором Джо Стила выдвигали впервые. Со стропил свисали транспаранты, кричавшие: "ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПРОГРЕССА!".

В своей благодарственной речи Джо Стил сказал:

- Когда в 1932 году я впервые стал кандидатом от демократов, Соединённые Штаты страдали в тисках Депрессии. Многие из вас помнят об этом. Ныне мы - самая великая, самая сильная, самая богатая страна мира. Все вы об этом знаете. Я не такой хвастун, чтобы утверждать, будто всё это - моя заслуга. Однако я также недостаточно скромен, чтобы утверждать, будто не имею к этому отношения.

Делегаты смеялись и аплодировали. И Чарли вместе с ними, он стоял на трибуне. Большую часть речи написал он. Подача была в стиле президента, и он мог бы сделать и получше. На нескольких фразах он споткнулся; было похоже, будто речь он произносил, находясь в сомнамбулическом состоянии.

Впрочем, по радио звучало не так уж и плохо, а присутствия телевидения он не хотел. У республиканцев оно присутствовало, и оно показало жесточайшую потасовку, что разыгралась у них. У демократов никаких драк не было, не при Джо Стиле. Однако это не означало, что именно поэтому он запретил камеры. Он уже не молод. Он уже не был здоров. Но ему хватало проницательности, чтобы понять, что он может сделать так, чтобы страна не заметила, насколько он стар и нездоров.

Тафт колесил по Соединённым Штатам, утверждая, что будет лучше, если вернуть американские войска из Европы и Южной Японии домой.

- Если они хотят наше оружие, чтобы защищаться - это одно, - говорил он. - Но, разве мы недостаточно пожертвовали жизнями, чтобы продолжать оплачивать мясницкий счёт до самого скончания века?

- Мы являемся частью мира, нравится нам это или нет, - отвечал на это Джо Стил. - Даже если мы уйдём из него, мир не уйдёт от нас. Бомбардировщики с