оставаться с Наполеоном один на один. Ей предстояло повстречаться с ним в октябре 1806 года посреди Саксонии, подобно тому как Австрия повстречалась с ним в октябре 1805 года посреди Баварии, с той весьма невыгодной для Пруссии разницей, что теперь Наполеону не было нужды преодолевать огромные расстояния, поскольку его лагеря располагались уже не на океанских берегах, а в самой Германии, в двух-трех переходах от прусской границы.

Сам Наполеон не испытывал ни малейшего беспокойства по поводу предстоящей войны. Он не знал пруссаков, ибо никогда не сталкивался с ними на поле боя, но думал, что эти пруссаки, которых так расхваливали, с тех пор как они стали его противниками, в 1792 году преуспели против неопытных французов еще менее, чем австрийцы, и что если тогда они не смогли победить набранных наспех добровольцев, то тем более не сумеют победить превосходную армию во главе с ним самим. И он писал своим братьям в Неаполь и в Голландию, что им не о чем тревожиться, что предстоящая война закончится еще быстрее предыдущей, что Пруссия и ее союзники, кто бы они ни были, будут разбиты и что на этот раз он покончит с Европой и повергнет своих врагов в состояние бессилия на десять лет. Именно такие выражения содержались в его письмах к королям Голландии и Неаполя.

Будучи полководцем сколь отважным, столь и осмотрительным, Наполеон позаботился принять такие меры, как если бы имел дело с солдатами и генералами, равными его собственным или их превосходящими. Хоть он и не думал о пруссаках всего того, что им приписывали, но применил в их отношении верное правило осторожности, которое гласит, что известного врага следует оценивать по справедливости, а неизвестного – выше, чем он того заслуживает. Вместе с тем его деятельную предусмотрительность стимулировало и иное соображение: он решился довести войну с континентом до победного конца и, отчаявшись в своих морских средствах, желал победить Англию в ее союзниках, преследуя их до тех пор, пока окончательно не выбьет оружие из их рук. Не загадывая заранее протяженности и длительности новой войны, он полагал, что ему придется продвинуться как можно дальше к северу, и, возможно, искать встречи с Россией на ее собственной территории. Удивленный последними действиями Пруссии, не сумев, в удаленности от Берлина, различить разнообразные и сложные причины, побудившие ее к действию, он считал, что в сентябре 1806 года, как и в сентябре 1805-го, назревала какая-то крупная, исподволь готовившаяся коалиция, первым признаком которой и явилась непривычная смелость короля Фридриха-Вильгельма; и он готовился к тому, что на него обрушится вся Европа, включая Австрию, несмотря на ее миролюбивые заявления. Весьма естественное недоверие, внушенное ему прошлогодней агрессией, тем не менее обманывало Наполеона. Новая коалиция, разумеется, возникнет, но она станет следствием принятого Пруссией решения, а не его причиной.

Итак, предполагая существование новой коалиции и решившись на сей раз преследовать ее вплоть до самых холодных северных стран, Наполеон произвел приготовления, сообразные предвидимым им обстоятельствам. Он позаботился не только о средствах нападения, то есть о Великой армии, пребывавшей в полной готовности посреди Германии, но и о средствах обороны обширных государств, которые ему предстояло оставить позади себя, в то время как он будет двигаться на Эльбу, Одер и, быть может, на Вислу и Неман. Ему предстояло позаботиться об Италии от Мессинского пролива до Изонцо и даже далее, поскольку ему принадлежала Далмация. Он должен был подумать о Голландии, превратившейся из союзного государства в семейное королевство. Следовало подумать об охране этих стран, а также об их управлении, с тех пор как оно принадлежало его братьям.

Не следует скрывать, что, приняв в семью корону Обеих Сицилий, Наполеон приумножил не только свое могущество, но и трудности. Рассмотрев подробно все хлопоты и человеческие и денежные затраты, в которые обходилось водворение Жозефа в Неаполе, легко поверить, что, вместо того чтобы прогонять Бурбонов из Южной Италии, возможно, стоило оставить их там, покоренных, трепещущих, наказанных за последнее предательство военными контрибуциями, сокращением территории и жестким обязательством не пускать англичан в порты Калабрии и Сицилии. Правда, тогда не завершилось бы возрождение Италии, эта благородная и прекрасная страна не была бы вырвана из подавлявшей ее варварской системы и не присоединилась бы к социально-политической системе Франции, а дворы Неаполя и Рима остались бы скрытыми врагами, готовыми призвать англичан и русских. Но эти весьма серьезные доводы, оправдывая покорение Наполеоном Апеннинского полуострова от Изонцо до Таранто, становились решающими для ограничения предприятий французов на севере Европы, ибо в Далмации требовалось присутствие 20 тысяч человек, в Ломбардии – 50 тысяч и в Неаполе – 50 тысяч, то есть 120 тысяч человек в одной только Италии; а если потребуется еще двести – триста тысяч человек на пространстве от Дуная до Эльбы, то приходилось опасаться, что такие нагрузки не удастся выдержать в течение долгого времени и придется потерпеть поражение либо на севере, либо на юге.

Жозеф, хорошо принятый просвещенной и богатой частью населения, которую угнетала королева Каролина, и недолгое время даже народом, особенно в Калабрии, через которую он проехал, вскоре, однако, заметил огромную трудность в выполнении своих задач. Не имея ни снаряжения на складах и в арсеналах, ни средств в государственных кассах, ибо последнее правительство не оставило ни дуката, вынужденный создавать заново всё недостающее и боясь обременять налогами народ, признания которого он добивался, Жозеф столкнулся с жестокими затруднениями. Требовать от страны денег, одновременно требуя любви, значило, вероятно, получить отказ и в том, и в другом. Однако нужно было удовлетворять потребности французской армии, которой Наполеон не имел привычки платить, когда она находилась за пределами Франции, и Жозеф умолял брата о денежных переводах из императорской казны. Он непрестанно требовал субсидий и войск, а Наполеон отвечал ему, что у него на руках вся Европа, тайно или явно сговорившаяся, что он не может оплачивать, помимо имперской армии, еще и армии союзных королевств, что он предоставляет братьям своих солдат, но не может предоставить им и свои финансы. Однако события в королевстве Неаполитанском вынудили Наполеона не отказывать более в том, о чем его просили.

Гаэта, неаполитанская крепость на континенте, была единственным городом королевства, не сдавшимся французам. Крепость была весьма трудна для осады и удерживала под своими стенами часть французской армии, занятой подступами, которые нередко приходилось проделывать в скалах, в то время как другая ее часть охраняла Неаполь, а остаток, разбросанный по Калабрии для сдерживания готового вспыхнуть бунта, представлял повсюду разрозненные силы. Конец лета, столь пагубный в Италии для иностранцев,